Хотя пути Юзефа и Яна Зейна разошлись еще в молодости, Ян знал о судьбе брата. Его готовность взять племянников на воспитание говорит о многом. У них также была сестра, которая поддерживала связь с Юзефом даже после его бегства, и она, судя по всему, сообщала Яну последние новости.
У Яна с женой не было детей, но приемные родители из них вышли весьма суровые. «Он оказался очень строг», – вспоминал его племянник Юзеф. Если жена докладывала о каком-то проступке, Ян не стеснялся использовать классический способ воспитания – ремень. Однако он помог старшему племяннику найти временную работу в одном из ресторанов Кракова и охотно дал ему с братом крышу над головой.
Ян начал собирать улики против немцев еще до окончания войны. Мария Козловска, его соседка, позднее работавшая в Институте судебной экспертизы, который Зейн возглавлял с 1949 года вплоть до самой смерти, вспоминает, что во Вроцлаве (или Бреслау, как его называли до включения в состав Польши) «он среди тлеющих руин искал документы и в поисках доказательств колесил по всей стране».
[163]
Козловска, как и все, кто работал с Зейном, считает, что именно страсть к закону и справедливости заставляла его с таким остервенением и упорством собирать улики против нацистов, чтобы отправить их потом на виселицу. Его целиком и полностью захватило стремление помочь новой Польше прийти в себя после разорения и гибели шести миллионов граждан,
[164] то есть около 18 % населения довоенных времен, причем 3 миллиона из погибших были евреями – примерно 90 % этнической группы региона.
Это было важной, но не исчерпывающей причиной его целеустремленности. Коллеги Зейна знали, что у его семьи есть немецкие корни (на это однозначно указывала фамилия), но и подумать не могли, что это имеет какое-то значение. Многие поляки имели предков разных национальностей, так что семейная история Зейнов выглядела вполне обычной, а его нынешняя семья не привлекала к себе внимания. Козловска знала, что у него во Вроцлаве осталась сестра, однако ничего не знала об исчезнувшем брате. И, разумеется, не имела понятия о том, что он стал предателем.
И это не случайно. Артур Зейн, семейный историк, не стал говорить о возможных мотивах двоюродного деда, но подозревал, что тут все-таки замешан его брат. Хотя Ян Зейн предпочел хранить свою историю в тайне, новым властям Польши, конечно же, все было известно. Возможно, это и заставило Зейна так страстно искать правосудия. «Наверное, он всячески желал оказаться на правильной стороне и клеймить нацистов, – говорил Артур. – Кому-то это может показаться небескорыстным, но на самом деле его мотивы были чисты и понятны».
Как бы то ни было, Ян Зейн вскоре добился потрясающих результатов.
* * *
Рудольф Хёсс служил комендантом Освенцима от момента, когда он курировал его создание в 1940 году, и вплоть до конца 1943-го. Первые 728 узников появились в бывших военных казармах близ города Освенцим
[165] (или Аушвиц на немецком языке) в июне 1940 года. Это были польские политзаключенные, осужденные за участие в Сопротивлении, в основном католики – депортация евреев тогда еще не началась.
Один из них, Зыгмунт Гаудасиньский, вспоминал: «Лагерь создали, чтобы уничтожить наиболее ценную прослойку польского общества, и немцам отчасти это удалось». Многие узники, как, например, отец Гаудасиньского, были расстреляны, других пытали. Смертность в лагере была очень высока. Заключенные, которые не погибли в первые же дни, несколько увеличивали свои шансы на выживание, когда прикрепились к рабочим местам на кухне или складах. Из 150 тысяч польских политзаключенных, отправленных в Освенцим, погибло около половины.
После нападения Германии на Советский Союз в июне 1941 года в лагерь стали отправлять и советских военнопленных. Генрих Гиммлер, шеф СС, рассчитывал, что их будет очень много, потому запланировал расширение Освенцима за счет возведения второго крупного комплекса в Биркенау, в двух милях от основного лагеря.
Первые военнопленные приступили к строительству в условиях, которые привели в ужас даже привычных ко всему польских узников. «С ними обращались хуже, чем с другими заключенными, – отмечал Мечислав Завадский, работавший медбратом в лазарете для военнопленных. – Кормили одной репой и крошками хлеба, поэтому они гибли от голода, побоев и непосильной работы. Голод был настолько сильным, что они отрезали ягодицы от трупов в морге и ели плоть. Позже мы заперли морг».
Советские военнопленные умирали слишком быстро, а притока свежей рабочей силы не было, поэтому Гиммлер поручил Хёссу организовать лагерь, который сыграл бы важнейшую роль в решении еврейского вопроса. Благодаря усилиям Адольфа Эйхмана, собиравшего евреев по всей Европе, Освенцим вскоре стал самым интернациональным из всех концлагерей. И крупнейшей фабрикой смерти холокоста: газовые камеры и крематории работали на полную мощность. В нем погибло более одного миллиона жертв, 90 % из которых были евреями.
В конце 1943 года Хёсс был переведен в Инспекцию концентрационных лагерей, а значит, ему пришлось уйти с поста коменданта. Однако вскоре, летом 1944 года, его вернули в Освенцим, чтобы подготовить лагерь к приезду 400 тысяч венгерских евреев – крупнейшей партии узников за всю историю лагеря. Старания Хёсса имели такой успех, что соратники назвали эту операцию «Aktion Höss».
[166]
В апреле 1945 года, когда Красная армия ворвалась в Берлин и Гитлер покончил с собой, Хёсс, как он писал позднее, подумывал последовать его примеру вместе со своей женой Хедвиг. «Вместе с фюрером погиб и наш мир. Был ли смысл жить дальше?»
[167] Он достал яд, но потом, по собственному признанию, решил жить ради пятерых детей. Они бежали на север, где разделились, чтобы не быть узнанными. Хёсс сделал поддельные документы на имя Фрица Ланга, недавно погибшего матроса, и обосновался в школе Военно-морской разведки на острове Зюльт.
[168]
Когда британские войска захватили школу, всех сотрудников перевезли в импровизированный лагерь на севере Гамбурга.
[169] Старших офицеров затем разослали по тюрьмам, а младший персонал, в числе которого оказался и Фриц Ланг, не был никому интересен. Хёсса вскоре освободили, и он стал работать на ферме близ датской границы. Восемь месяцев он жил в сарае, стараясь не привлекать внимания местных жителей. Его супруга Хедвиг и дети тем временем жили в Санкт-Михелисдоне, и Хёсс изредка поддерживал с ними связь.
