На этот раз в Аргентину отправился Эфраим Гофштетер – лучший следователь Израиля, отправлявшийся в Южную Америку по другому делу.
[356] Харель поручил ему заодно проверить Германа и передать рекомендательное письмо. Герман отказался от встречи в Буэнос-Айресе, поэтому Гофштетеру пришлось сесть на ночной поезд до Коронель-Суарес. Когда он постучался в дверь, Герман пригласил его в дом, но сразу же потребовал доказательства того, что он действительно является представителем германских властей (как гласила легенда Гофштетера). «Откуда мне знать, что вы говорите правду?» – спросил он.
Гофштетер рассказал о рекомендациях Бауэра. Однако тот не взял протянутое письмо, а позвал жену и попросил прочитать его вслух. Только тогда Гофштетер понял, что Герман слеп. Жена зачитала рекомендации и добавила, что «подпись несомненно принадлежит доктору Бауэру».
Герман заметно расслабился и начал свой рассказ. Его родители погибли от рук нацистов, сам он тоже побывал в концлагере. Впрочем, Герман тут же добавил: «В моих жилах течет еврейская кровь, но жена – немка, и нашу дочь воспитывает она». За Эйхманом он следил лишь по одной причине: чтобы «воздать нацистам за муки и горе, которые они доставили мне и моей семье».
Полтора года назад он жил в пригороде Буэнос-Айреса – Оливос, где его знали исключительно как немца. Дочь Сильвия стала встречаться с молодым человеком по имени Николас Эйхман, который не догадывался о ее еврейском происхождении. Он несколько раз бывал в доме Германа и как-то обмолвился, что немцам стоило истребить всех евреев до единого. Была и другая подсказка: у Николаса отсутствовал выраженный региональный акцент, и он объяснил это тем, что отец во время войны часто менял место службы.
И однажды, после репортажа о военных преступниках, где упоминался Эйхман, Герман пришел к выводу: Николас – его сын. В те дни нацисты чувствовали себя в Аргентине как дома, практически не скрывались, и хотя сам Эйхман сменил фамилию, его сыновья этого делать не стали. Единственная предосторожность: Николас держал в тайне свой домашний адрес и, переписываясь с Сильвией после ее переезда, всегда просил отправлять письма на адрес знакомых. Это лишь усилило подозрения Германа, и он решил связаться с Бауэром.
Тут в комнату вошла Сильвия – «красивая девушка лет двадцати», как ее описал Гофштетер. Было очевидно, что если она и испытывала прежде какие-то чувства к Николасу, то они давно забыты. Когда Бауэр попросил Германа съездить в Буэнос-Айрес и проверить ситуацию на месте, тот взял с собой дочь: не только как глаза для слепого, но и как подругу Николаса. С помощью знакомых она нашла нужный дом и постучала в дверь.
Им открыла женщина, Сильвия спросила, здесь ли живут Эйхманы. «Она ничего не ответила, к нам вышел мужчина средних лет в очках и встал рядом с женщиной, – вспоминала Сильвия. – Я спросила, дома ли Ник». Тот, помедлив, сказал «неприятным резким голосом», что Ник работает сверхурочно. Сильвия поинтересовалась, не он ли господин Эйхман. «Мужчина как будто не заметил вопроса, – продолжала она. – Тогда я спросила: не он ли отец Ника. И он неохотно ответил: “Да”».
В семье Эйхманов было пятеро детей, трое родились в Германии, двое – в Аргентине, сообщила Сильвия. И хотя возраст старших совпадал с данными из досье, Гофштетер все равно не был до конца уверен. «Конечно, вы собрали очень ценные факты, но утверждать столь определенно рановато», – заявил он Герману. В конце концов, Вера могла выйти замуж повторно и оставить старшим детям фамилию от первого брака. Герман, однако, настаивал, что тот мужчина – однозначно Адольф Эйхман.
Пообещав покрыть их расходы, израильский агент попросил Германа собрать больше информации о подозреваемом: под каким именем тот живет, где работает, а также добыть фотографию или копии документов, отпечатки пальцев. По возвращении в Тель-Авив в разговоре с Харелем он назвал Германа «импульсивным и самоуверенным», выразив сомнения в достоверности его истории. Зато Сильвия произвела на него благоприятное впечатление, и он рекомендовал использовать ее, причем как можно быстрее – через пару месяцев Сильвия уезжала за границу.
Харель выделил Герману необходимые средства, но не получил ожидаемых результатов. Лотар и Сильвия выяснили, что дом по улице Чакобуко зарегистрирован на австрийца Франсиско Шмидта и состоит из двух изолированных квартир. По данным электрической компании, счетчик в одной записан на некоего Дагуто, а второй – на Клемента. Герман решил, что Эйхман скрывается под именем Шмидта и что он сделал пластическую операцию.
[357]
Однако израильский агент в Аргентине выяснил, что Шмидт никак не мог быть Эйхманом: не совпадал состав семьи, да и жил он совсем по другому адресу. «Это окончательно подорвало наше доверие к Герману»,
[358] – заключил Харель. В августе 1958 года он приказал «постепенно прекратить с ним связь».
Примерно в то же время ФРГ открыла в Людвигсбурге, живописном городке к северу от Штутгарта, Центр по расследованию преступлений национал-социалистов. В 1959 году Тувья Фридман получил от Эрвина Шюле, главы организации, письмо, в котором утверждалось, что Эйхман был замечен в Кувейте. Крайне взволнованный этими новостями, Фридман обратился к Ашеру Бен-Натану, своему старому контакту из Вены, который теперь служил в Министерстве обороны. В мыслях он уже представлял, как его отправляют в Кувейт арестовывать Эйхмана. Однако Бен-Натан не проявил ожидаемого энтузиазма. Фридман пришел к очевидному выводу, что власти совершенно не заинтересованы в поимке Эйхмана, и потому обнародовал полученные сведения в израильской прессе.
[359]
Бауэра разрыв контакта с Германом вкупе с появившимися данными о Кувейте сильно расстроили. Он беспокоился о том, что Эйхман узнает о поисках и снова скроется. В декабре 1959 года Бауэр поехал в Израиль, получив новую наводку.
[360] Информатор сообщил, что Эйхман живет в Аргентине под именем Рикардо Клемента (что совпадало с данными электрической компании, которые получил Герман). Как отмечал Харель, главная ошибка Германа заключалась в том, что он считал Эйхмана владельцем дома, а не одним из арендаторов. Проверить новый след глава «Моссада» поручил другому агенту, Цви Аарони. Неожиданно след, обнаруженный Германом, вновь стал многообещающим, хотя было неизвестно – живет ли еще Эйхман по тому же адресу.
Когда Бауэр встретился в Иерусалиме с Харелем, Аарони и Генеральным прокурором Израиля Хаимом Коэном, то даже не пытался скрыть негодования. «Просто невероятно! – бушевал он, узнав, что имя Клемента всплывало задолго до нового информатора. – Да самый бестолковый полицейский в два счета выяснил бы все, что нам нужно! Спросите любого мясника или зеленщика на рынке, и он выложит вам все, что надо, про этого самого Клемента».
[361]
