Впервые прочитав о Гермине Браунштайнер, Гольцман восприняла эту историю как редкое упущение со стороны американских властей, уникальное отклонение от нормы. Потому она не сразу поверила чиновнику иммиграционной службы, который явился к ней в кабинет с сообщением о том, что его ведомство располагает сведениями о пятидесяти трех нацистских преступниках, однако не принимает в связи с этим никаких мер. «Мне показалось невероятным, – вспоминает Гольцман, – чтобы после тех испытаний, через которые Америка прошла в годы войны, правительство позволило нацистским преступникам здесь обосноваться». И все же этот разговор посеял в ее душе сомнения, усилившиеся после того, как она прочла статью о Валериане (Вьореле) Трифе.
[617]
В молодости Трифа руководил студенческим звеном румынской фашистской организации «Железная гвардия» и впоследствии был признан одним из зачинщиков еврейского погрома в Бухаресте в 1941 году. После войны он эмигрировал за океан, стал священником Северо-Американской митрополии Православной церкви и со временем возглавил Румынское епископство. Начиная с пятидесятых годов зубной врач Чарльз Кремер, родившийся в Бухаресте в еврейской семье, собирал против Трифы улики, стремясь привлечь его к ответственности. Архиепископ Валериан опровергал все обвинения, утверждая, будто таким очернением власти современной Румынии пытаются отомстить ему за антикоммунистическую деятельность.
Через несколько месяцев после встречи с человеком, сообщившим ей о проживающих в США нацистах, Элизабет Гольцман присутствовала на заседании иммиграционного подкомитета и смогла задать несколько вопросов Леонарду Чэпмену – уполномоченному Службы иммиграции и натурализации, бывшему командиру корпуса морской пехоты.
– Можете ли вы подтвердить, что в вашем учреждении имеется список предполагаемых военных преступников, живущих в Соединенных Штатах? – спросила Гольцман, ожидая услышать «нет», однако услышала «да».
«Я чуть не упала со стула», – вспоминает она. На вопрос о том, сколько в списке людей, Чэпмен ответил вполне определенно:
– Пятьдесят три.
Но когда Гольцман пришла в себя настолько, чтобы спросить о действиях иммиграционной службы в отношении этих пятидесяти трех лиц, уполномоченный предпочел скрыться «за дымовой завесой общих слов». Разочарованная таким ответом, Гольцман поинтересовалась, возможно ли ей ознакомиться с документами, на что Чэпмен, к ее удивлению, ответил утвердительно.
Документы находились на Манхэттене, и в конце следующей недели по дороге домой на выходные Гольцман заехала в офис, где ее ожидала аккуратная стопка бумаг. Просматривая их одну за другой, Гольцман видела примерно одно и то же: каждый, кто фигурировал в списке, обвинялся в совершении тяжкого преступления (часто речь шла об убийстве евреев). Однако, если иммиграционная служба вообще проявляла к предполагаемым нацистам какой-либо интерес, дело ограничивалось поиском домашнего адреса и визитом, в ходе которого сотрудники не получали от человека никаких сведений – разве что справлялись о состоянии его здоровья. Никакого следствия не проводилось, поиском документов и свидетелей никто не занимался.
«Иммиграционная служба бездействует! Это возмутительно!» – заключила Гольцман и развернула кампанию с требованием создать особый отдел для рассмотрения подобных случаев. Сколько всего нацистов проживает в стране, она не знала, но убедилась в том, что чиновники в лучшем случае преследуют их без особого рвения, а в худшем – не преследуют вовсе. Энтони Де Вито и адвокат Виктор Скиано, помогавший ему в деле Браунштайнер, пытались изменить ситуацию, но, очевидно, потерпели поражение. Им обоим пришлось уволиться из иммиграционной службы, а кроме них, насколько Гольцман могла судить, никто в этом учреждении не желал призывать нацистов к ответу.
Заручившись поддержкой демократа Джошуа Эйлберга, члена палаты представителей от Пенсильвании, а также других коллег из обеих партий, Гольцман добилась своего: в 1977 году Служба иммиграции и натурализации объявила об открытии особого отдела, ответственного за судебное преследование нацистских преступников. Директором нового органа генеральный прокурор Гриффин Белл назначил юриста Мартина Мендельсона, который, как и Элизабет Гольцман, вырос в Бруклине. «Сам я несведущ в подобных вопросах, – сказал Белл Мендельсону, – но эта бруклинская дама сводит нас с ума, так что вы уж, пожалуйста, ее порадуйте».
[618]
Было ясно: разбираться в событиях, произошедших несколько десятилетий назад, – задача не из легких. «Сохранившиеся свидетельства напоминали кусочки мозаики, которые деформировались от времени и теперь не соединялись друг с другом», – вспоминает Мендельсон. Установить истину бывало непросто даже тогда, когда удавалось разыскать свидетелей. Многие выжившие жертвы не могли узнать своих мучителей. «В лагере я смотрел им под ноги, а не в лицо», – сказал один бывший узник.
Для того чтобы отдел функционировал, Мендельсону требовалась команда первоклассных специалистов. Однако найти таких среди сотрудников иммиграционной службы оказалось крайне трудно. Даже подавший в отставку следователь Де Вито был, по мнению Мендельсона, «мошенником», который так преувеличил свои заслуги, что и сам поверил, будто он «второй Симон Визенталь».
Деятельность нового отдела не приносила плодов, тем не менее Элизабет Гольцман не сдавалась. В 1978 году, в результате ее трехлетних усилий, был принят закон, названный именем автора. Теперь иммиграционная служба получила право выдворять из страны всех, кто причастен к совершенным нацистами массовым убийствам. «Успех этой законодательной инициативы доказывает, что еще не поздно недвусмысленно обозначить нашу позицию в отношении военных преступлений», – заявила член конгресса, обращаясь к прессе.
[619]
В январе 1979 года Гольцман заняла пост председателя иммиграционного подкомитета палаты представителей и с удвоенной энергией принялась за новую задачу – передать дела бывших нацистов из ведения Службы иммиграции в ведение Министерства юстиции, поскольку оно располагало значительно более обширными возможностями. Мендельсон, огорченный собственными неудачами, полностью поддержал эту идею. Правда, министерские чиновники, как выяснилось, вовсе не хотели брать на себя дополнительные обязанности, но Гольцман не оставила им выбора. «Либо вы возьметесь за дело добровольно, либо я впишу это в закон», – заявила она.
В том же году при Уголовном отделе Минюста США появилось Управление специальных расследований. Это был гораздо более мощный орган, чем просто подразделение иммиграционной службы. При первоначальном бюджете в 2 миллиона долларов удалось собрать команду из пятидесяти двух человек: юристов, следователей, историков и других специалистов.
[620]
