27 мая
Как чудесно утром! Внимание, я начинаю…
Во-первых, я приветствовала начинающийся день гармоническими звуками арфы, как это делали жрецы Аполлона, а потом взялась за моих жен перед гробом Христовым.
Мне очень хочется ехать в Иерусалим и там нарисовать эту картину с тамошних лиц, на воздухе.
1 июня
Знаете ли, атеисты должны быть очень несчастны, когда чего-нибудь боятся; я же, когда чего-нибудь боюсь, тотчас призываю Бога, и все мои сомнения исчезают. Я не стремлюсь украшать себя добродетелями, которых у меня нет. Я нахожу, что уже слишком самонадеянно перечислять свои недостатки и низости.
В 1873 году на Всемирной выставке в Вене, во время самой сильной холеры, я была под защитой следующих стихов из псалма ХС, которые привожу здесь:
«Крылами своими осенит тебя, и под крылами Его укроешься; истина Его есть щит и ограждение.
Не убоишься ужасов ночи, стрелы летящей днем.
Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.
Близ тебя падет тысяча и тьма по правую руку твою, но тебя не коснется».
Вчера я думала об этих божественных строках и перечла их с энтузиазмом; с таким же энтузиазмом, как в детстве; я не предвидела, что они пригодятся мне сегодня.
Сделала свое завещание и положила в конверт со следующим адресом: «Господину П. Башкирцеву. В Полтаву. В собственные руки. В Россию».
С. остался. Сначала это была простая болтовня. Тетя не покидала меня, она надоедала мне, я села за рояль, и он сказал мне вещь, от которой я похолодела: его сестры женят его, но он не любит той, на которой женится.
– Тогда не женитесь, поверьте мне, это безумие.
Потом мы играли в карты, в дурачки, любимую игру русских лакеев.
«Вы женитесь на m-me Б.?» – написала я ему на лежавшей тут же тетради.
«Нет, она еще старше», – отвечал он мне таким же способом.
Мы исписали шесть страниц подобными фразами; их было бы интересно сохранить.
Он меня любит, он меня обожает, и все фразы вертелись около этого жгучего предмета.
Я запрещаю ему шутить; он отвечает, что это я смеюсь над ним. Тетя время от времени говорит, что я сумасшедшая, что мне пора спать, а я ей отвечаю, что я больна и скоро умру.
После этой оригинальной корреспонденции я почти уверена, что он меня любит; сегодня вечером его взгляды были очень многозначительны, равно как и пожатия руки, под предлогом желания узнать, нет ли у меня лихорадки.
В конце концов, это ни к чему не ведет, но тем не менее я бы хотела удержать при себе этого мальчика, даже еще не зная, что я из него сделаю. Я скажу ему, чтобы он попросил у мамы, этим будет выиграно время; мама ему откажет, еще отсрочка… А дальше я ничего не знаю. Это уже нечто, когда не знаешь, что будет дальше.
14 июня
Я перечла прошлое, к которому отношусь с восторгом.
Я помню, что когда входил К.
[17], то на меня находило какое-то помрачение; я не могла бы определить ни его манеры держаться, ни моих впечатлений… Все мое существо стремилось к нему, когда я протягивала ему руку. И потом я чувствовала себя ушедшей, улетевшей, освободившейся от моей телесной оболочки. Я чувствовала у себя крылья и потом бесконечный ужас, что часы идут слишком быстро. И я ничего не понимала! Жаль, что характер этих записок не позволяет мне выделить наиболее замечательные факты, все смешивается. И потом, правду говоря, я немного притворялась, занимаясь всем на свете, с целью показать, что существую и вне К. Но когда я хочу пережить вновь все те события, я всегда бываю неприятно поражена, находя их окруженными другим. Не так ли, не правда ли, бывает и в жизни?
Между тем есть вещи, события, люди, которые хотелось бы выделить и запереть в драгоценный ящичек золотым ключом.
– Когда вы почувствуете себя выше его, он не будет более иметь над вами власти, – говорит Жулиан.
Да разве не желание сделать его портрет заставило меня работать?
18 июня
Работала целый день. Моя модель так красива и так грациозна, что я со дня на день откладываю работу над ней; подготовка сделана хорошо, и я боюсь испортить. Настоящее волнение, когда приступаешь, но, кажется, дело идет очень хорошо.
Вечером был С.
[18]. Я приписывала любви его расстроенный вид, но оказалась еще другая причина; он должен ехать или в Бухарест, или в Лиль по делу. Но кроме того и особенно – женитьба. А! Но он ее желает. Я смеюсь, говорю ему, что он тщеславен и дерзок, и объясняю, что у меня нет приданого, потому что мое приданое пойдет на булавки, а мой муж должен дать мне помещение, должен кормить, вывозить меня.
Бедняга, мне все-таки жаль его.
Не думаю, чтобы он был в восторге от своего отъезда…
Он сто раз целовал мои руки, умоляя меня думать о нем:
– Вы будете иногда думать обо мне, прошу вас, скажите мне, будете думать обо мне?
– Когда будет время!
Но он так просил, что я принуждена была сказать, хотя вскользь – да. О! Прощание было трагическое, с его стороны, по крайней мере. Мы были около дверей залы, и, чтобы у него осталось хорошее воспоминание, я дала ему серьезно поцеловать мою руку; потом мы так же серьезно пожали друг другу руки.
Я промечтала добрую минуту. Мне будет недоставать этого мальчика. Он будет мне писать.
Вы знаете, что уже несколько дней Париж сходит с ума от маленьких свинок. Они делаются из золота, из эмали, из камней, изо всего на свете. Я два дня носила медную. В мастерской думают, что благодаря ей я нарисовала так хорошо. И вот бедный Казимир увез в воспоминание обо мне маленькую свинку.
Мне очень хочется дать ему Евангелие от Матфея с такой надписью: «Это лучшая книга, которая соответствует всем расположениям души. Не надо быть сентиментальным или святошей, чтобы найти в ней успокоение и утешение. Берегите ее как талисман и читайте из нее каждый вечер по странице – в воспоминание обо мне, которая, быть может, причинила вам горе, и вы поймете, почему это лучшая книга в мире». Но заслуживает ли он этого? К тому же он не поймет Матфея.
27 июня
Утром занималась лепкой. Нахожусь в самом удрученном настроении, но надо казаться веселой, и от этой скрытой тоски я глупею. Я не знаю, что говорить, смеюсь через силу, выслушиваю пошлости, удерживаю слезы.
О, тоска, тоска!
Вне моего искусства, за которое я взялась из честолюбия и каприза, которое я продолжала из тщеславия и которое теперь обожаю, вне этой страсти – ибо это страсть – у меня или нет ничего, или самое ужасное существование! Ах, какое мучение! И ведь есть же счастливые люди! Счастливые – это слишком, я бы удовлетворилась сносным существованием: с тем, что я имею, это было бы счастьем.
