Говорят, что я прекрасно держу себя; это говорили Аделине старые бонапартисты… Нет, знаете, надо мною всегда будет тяготеть какая-то неловкость.
Я всегда боюсь быть осмеянной, униженной, пятой спицей в колеснице… и это должно оставлять след, чтобы там ни говорили… Нет, право, моя семья сама не знает, что сделала со мной. Моя грусть пугает меня только потому, что я боюсь навсегда потерять блестящие качества, необходимые для женщины…
К чему жить? Что я здесь делаю? Что у меня есть? Ни славы, ни счастья, ни даже мира!..
10 сентября
Сильное потрясение для тети. Доктор Фовель, выслушивавший меня неделю тому назад и ничего не нашедший, выслушивал меня сегодня и нашел, что бронхи затронуты; он принял серьезный, деланый вид, немного сконфуженный тем, что не предугадал серьезности болезни; затем сделал предписания, как чахоточным: тресковый жир, смазывание йодом, теплое молоко, фланель и т. д., и т. д., – и наконец советовал повидать докторов Се или Потена, или еще лучше собрать их у него для консультации. Вы представляете себе лицо тети? Меня это забавляет. Я давно уже подозревала что-нибудь в этом роде, так как кашляла всю зиму, да и теперь кашляю и задыхаюсь. Да, наконец, удивительно бы было, если бы у меня ничего не было; я была бы довольна, если бы это было серьезно и повело бы к концу. Тетя в ужасе, я торжествую. Смерть меня не пугает; я не осмелилась бы убить себя, но я хотела бы покончить со всем этим… Знаете ли… я не надену фланель и не стану пачкать себя йодом. Я не стремлюсь выздороветь. И без того будет достаточно и жизни, и здоровья для того, что мне нужно сделать.
17 сентября
Вчера я вернулась от доктора, к которому ездила из-за ушей. И он признался мне, что не ожидал, что это так серьезно, что я никогда уже не буду слышать так хорошо, как прежде. Я была поражена как громом. Это ужасно. Я не вполне глуха, но я слышу, как иногда видят, точно через вуаль. Так, я не слышу тиканья моего будильника и, быть может, никогда более не услышу его иначе, как приложив к самому уху. Это действительно несчастье. Иногда в разговоре многое ускользает от меня… Впрочем, возблагодарим небо за то, что пока еще не ослепли и не онемели.
Я пишу совсем согнувшись, если же выпрямляюсь, то чувствую жестокую боль; это у меня всегда бывает от слез. Я много плакала с сегодняшнего утра.
28 сентября
Хороший денек, начатый еще ночью. Мне снился «он». Я мечтала «о нем». Он был некрасивый и больной, но это ничего. Я понимаю теперь, что любят не за красоту. Мы болтали как друзья, как когда-то прежде; как будем болтать еще, если снова найдем друг друга! Я просила только об одном, чтобы наша дружба осталась в таких границах, чтобы она могла продолжаться…
Это же было моей мечтою и наяву. Никогда еще не была я так счастлива, как сегодня ночью.
А. приехал к завтраку. Целый поток комплиментов; я и то, и это, и этой зимой около меня составится круг избранных; он приведет мне знаменитостей, всех, представляющих из себя «что-нибудь», и т. д., и т. д.
Мне этого не было нужно, я даже проснулась со смехом.
Дюма-сын говорит, что молодые девушки не любят, а только отдают предпочтение, потому что они не знают, что такое любовь. Так куда же, черт возьми, девает любовь господин Дюма?
И притом всегда знают почти достаточно, чтобы понимать… То, что Дюма называет любовью, есть только следствие и естественное дополнение любви, а совсем не нечто отдельное, обособленное и полное, по крайней мере, для людей хотя бы до некоторой степени чистых.
«Часто необходимое следствие, без которого невозможна любовь», – говорит тот же Дюма; он также называет это «последним выражением любви». С этим я согласна, но сказать, что девушка не может любить, – это безумие. Я ничего этого не знаю, а между тем я чувствую, что есть что-то отталкивающее в соединении с неприятным человеком и что в этом действительно «последнее выражение любви», когда любишь.
Иногда в голову приходят безумные мысли, но они понятны, когда человек не производит на вас отталкивающего впечатления, и не имеют ничего общего с любовью. Для меня было бы ужасно поцеловать в губы человека, к которому я отношусь безразлично; мне кажется, я бы никогда не могла сделать этого.
Но когда любишь. О! Это… совершенно не то. Итак, сегодня ночью во сне я любила, и то же случилось со мной, когда проснулась. И право, это так чисто, так нежно, так прекрасно. Любовь – чувство великое и чистое, и все в нем невинно.
Любовь у Дюма существует не сама по себе, но только как следствие испытываемого чувства, только как средство любить еще больше и лучше то, что любишь.
29 сентября
Со вчерашнего дня я такая беленькая, свежая и красивая, что сама удивляюсь. Глаза оживленные и блестящие; даже контур лица кажется красивее и тоньше. Жаль только, что все это в такое время, когда я никого не вижу. Глупо говорить об этом, но я с полчаса с удовольствием провела перед зеркалом, глядя на себя; этого со мной не случалось уже несколько времени…
3 октября
Я в отчаянии.
Нет, ничего не поделаешь. Вот уже четыре года я лечусь у самых знаменитых докторов от воспаления гортани, и мне все хуже и хуже.
Четыре дня уши были в порядке, я слышала хорошо; теперь все начинается сызнова.
И вот увидите, что я буду пророком: я умру, но не сейчас. Сейчас, это положило бы конец всему, и это было бы слишком хорошо.
Я буду влачить свое существование с постоянными насморками, кашлями, лихорадками и всем прочим…
4 октября
Я просила ноты для мандолины у моего неаполитанского профессора; и вот его ответ.
Мне жаль это письмо за его итальянский стиль, хотя оно и от простого смертного. Признаюсь, я очень люблю цветистый язык.
Но стиль этот надо предоставить итальянцам, у других он смешон. О Боже! Когда же мне можно будет ехать в Италию? Как все бесцветно после Италии! Никто и ничто так меня не волновало, как воспоминание об Италии.
Почему же я не еду туда теперь же? А живопись? Разве я достаточно сильна, чтобы не заблудиться без руководителей? Я не знаю.
Нет. Я останусь эту зиму в Париже; в Италии я проведу Масленицу; зиму 1881 и 1882 буду в Петербурге. Если я не найду в Петербурге богатого мужа, я вернусь или в Париж, или в Италию от 1882 до 1883-го. Тогда я выйду за человека с титулом, с 15 000 или 20 000 франков годового дохода, который с удовольствием возьмет меня с моими доходами.
Разве это не благоразумно – дать себе три года на поиски прежде, чем сдаться?
5 октября
Покориться, вернее собраться с духом, вникнуть в самую сущность самого себя и спросить, не безразлично ли все это. Не все ли равно – жить так или иначе? Победить все свои чувства, вместе с Эпиктетом сказать, что человек властен принять злое за доброе или, вернее, равнодушно относиться ко всему происходящему вокруг. Надо ужасно страдать, чтобы умереть такого рода смертью.
