Это поражает меня, как великое неожиданное бедствие… А истина так ужасна, что мне бы хотелось думать, что я преувеличиваю. Живопись меня останавливала; пока дело шло о рисунке, я приводила профессоров в изумление; но вот два года, что я пишу, я выше среднего уровня, я это знаю, я даже выказываю удивительные способности, как говорит Тони, но мне нужно было другое. А этого нет. Я поражена этим, как сильным ударом по голове, и не могу коснуться этого места даже кончиком мысли, не причиняя страшной боли. А слезы-то!
Вот что полезно для глаз! Я разбита, убита, я в странном бешенстве! Я сама раздираю себе сердце. О! Боже мой!..
Я с ума схожу, думая, что могу умереть в безызвестности. Самая степень моего отчаяния показывает, что это должно случиться.
24 декабря
После грустных соображений отправилась в мастерскую, где Жулиан сделал мне следующее предложение: «Обещайте мне, что картина будет моя, и я укажу вам сюжет, который сделает вас знаменитой или, по крайней мере, известной в течение шести дней после открытия Салона». Конечно, я обещаю. То же самое он сказал и А. и, после того, как мы полусмеясь-полусерьезно написали и подписали условие при двух свидетельницах, он увел нас в свой кабинет и предложил мне сделать часть нашей мастерской с тремя личностями на первом плане, в натуральную величину, других же – как аксессуары.
Он доказывал нам преимущества этого сюжета добрые полчаса; после чего я вернулась к своему портрету взволнованная, с головною болью и не могла ничего делать целый день. Все это последствия вчерашнего дня.
Что касается сюжета, он мне не особенно интересен; но он может быть занимателен.
26 декабря
Потен требует, чтобы я уезжала; я отказываюсь наотрез, и затем полусмеясь-полусерьезно начинается жалоба на мою семью. Я спрашиваю его, вредно ли для горла беситься и плакать каждый день. Конечно… я не хочу уезжать. Путешествовать чудесно, но не с моими, с их мелкими утомительными хлопотами. Я знаю, что я буду распоряжаться, но они меня раздражают и потом… нет, нет, нет!
Да и, наконец, я почти не кашляю. Но только все это делает меня несчастной; я больше не представляю себе возможности избавиться от всего этого, избавиться от чего? Я совсем не знаю, и слезы душат меня. Не подумайте, что это слезы не вышедшей замуж девицы; нет, те слезы совсем не похожи на эти. Впрочем… быть может, и это. Но не думаю.
И потом, кругом меня такие печальные дела, и нет возможности кричать. Бедная тетя ведет уединенную жизнь, мы видимся так мало; вечера я или читаю, или играю.
Есть в нас что-то такое, что, несмотря на прекрасные рассуждения, несмотря на сознание, что все идет к уничтожению, все-таки заставляет нас жаловаться! Я знаю, что, как и все другие, я иду к смерти, к уничтожению, я взвешиваю обстоятельства жизни, которые, каковы бы они ни были, кажутся мне ничтожными и суетными, и тем не менее я не могу покориться. Значит, это сила, значит, это нечто, значит, это не «переход», не промежуток времени, который безразлично где бы ни провести – во дворце или в погребе; значит, есть что-нибудь сильнее и истиннее, чем наши безумные фразы обо всем этом! Значит, жизнь не простой переход, не ничтожество, но… самое дорогое для нас, все, что мы имеем?
Говорят, что это ничто, потому что нет вечности. О! Безумные!..
Жизнь – это мы; она принадлежит нам, она все, что мы имеем; как же можно говорит, что она ничто. Но если это ничто, покажите же мне что-нибудь, представляющее нечто!
Какой славный и милый этот Тони; он говорит, что наиболее одаренные достигали чего-нибудь только лет через двенадцать работы; что Бонна после семи лет работы был еще ничем; что сам он выставил первую картину только на восьмом году. Я все это знала, но так как я рассчитывала достигнуть большего к двадцати годам, то вы поймете мои размышления.
В полночь у меня явились подозрения. Тони, кажется, слишком доверяет моим силам; я подозреваю какую-нибудь ужасную западню.
1881–1882-1883-1884
1881
1 января
Я подарила букетик А.; она поцеловала меня два раза, и так как мы были одни, то я стала спрашивать ее о возникновении и развитии ее любви. Она рассказала мне, что это тянется уже шесть лет без всякого изменения. Она узнает его шаги по лестнице, его манеру открывать дверь, и всякий раз она при этом волнуется, как в первые дни. Я это понимаю; если бы было иначе, это было бы уже не то. Говорят, что привычка уничтожает чувство; вы видите, что это ошибка, что настоящая любовь не может ни измениться, ни подчиниться привычке.
Для меня измена была бы ужасна. Очень немногие люди имеют счастье испытать настоящую любовь, которая не может прекратиться, хотя бы она и не была взаимна. Вообще, люди не способны испытывать такое цельное чувство, что-нибудь отвлекает их или мешает им, и они довольствуются обрывками чувств, которые меняются; вот почему многие пожимают плечами, когда при них говорят о вечной или неизменной любви, которая встречается очень редко.
Настоящая любовь может и не быть вечной, но она может быть только один раз в жизни.
5 января
Сегодня утром Тони пришел в мастерскую вместе со мною. Я показала ему небольшой эскиз, и мы поговорили о картине. Комната, где мне придется работать, очень маленькая, но если снять перегородку, это еще будет возможно, ввиду размеров полотна. Но что же делать!..
И потом, если будут работать двое, будет известное соревнование, которое раздражает. Несмотря на мой смелый вид, я очень застенчива и при А. теряю способность поставить натуру, и… это меня стесняет, и я недовольна тем, что нас будет работать двое над тем же самым.
Как эта картина мне надоела! Как бы мне хотелось приняться за что-нибудь другое! Невыносимо то подниматься так высоко, то падать так низко! Достаточно одного слова, чтобы ободрить меня или пригнуть к земле, и для того, чтобы не впасть в отчаяние, необходимо, чтобы Жулиан и Тони всю жизнь меня ободряли. Когда они ограничиваются советами, не высказывая своего мнения, я падаю духом.
Эдгар Дега. Танцовщица. 1880
7 января
Я рассказываю всем об интригах, в которых сама являюсь жертвой, и так как все на моей стороне, то это еще подтверждает мою правоту. Многие сказали мне, что считали меня сильнее и что здесь я не удержалась. Согласна, но ведь так приятно предоставить другим специальность обманов и интриг. Я не совсем точно выразилась, сказав предоставить; я предоставляю им это потому, что сознаю себя окончательно не способной к интригам и уловкам. Это так скучно, утомительно, и я не знаю, как быть. Есть также удовлетворение в том, что сознаешь себя лучше других. Пасть жертвой чего-нибудь так, чтобы об этом знали другие, это прелестное чувство, это почти что патент на честность, на нравственную чистоту… А совесть? Иметь чистую совесть и видеть низость других, сознавать себя чистым, а других грязными, даже в ущерб самому себе, – при таких условиях почти исчезает наносимый тебе ущерб, и испытываешь тем большую радость, чем более являешься жертвой.
