Но я была слишком возбуждена, чтобы разбираться, кто, собственно, приходил и о чем говорили: до 4 часов один визит беспрерывно сменялся другим. Мои картины снесли вниз. Жена маршала, Вилевьейль, Клер, доктор и я сели в изящные кареты, куда нас проводили все гости, и, между прочим, корректный Поль Дешанель.
Ворота отеля, где выставлены были картины, оказались широко раскрытыми. В это время из приюта высыпала огромная толпа мальчишек. Они столпились и стали глазеть на приглашенных гостей, стоявших в передней.
Была чудная, ясная погода. Какая масса кропателей! Какая масса картин! Господи, зачем их столько!
Каждый из нас держал под мышкой какой-нибудь маленький портрет в рамке, чтобы беспрепятственно войти в Салон.
Когда эти разбойники-мальчишки увидели седого господина с орденом в петлице и четырех дам с картинами под мышкой, поднялся отчаянный крик, напоминающий выкрикивания старьевщиков. Раздались шиканье, свистки. Мы остановились на верхних ступеньках лестницы, несколько ошеломленные этим приемом. Когда же мы проскользнули в залы, опять раздались свистки и еще более пронзительные крики; это встречали других гостей. Все это было бы очень забавно, если бы нам не пришлось ждать прибытия наших картин вплоть до 6 часов.
11 марта
Идет дождь. Но не только это… Мне нездоровится… Все это так несправедливо. Небо слишком жестоко ко мне.
Я еще в тех годах, когда можешь входить в известный экстаз даже при мысли о смерти.
Мне кажется, что никто не любит всего так, как я люблю: искусство, музыку, живопись, книги, свет, платья, роскошь, шум, тишину, смех, грусть, тоску, шутки, любовь, холод, солнце, все времена года, всякую погоду, спокойные равнины России и горы вокруг Неаполя, снег зимой, дождь осенью, весну с ее тревогой, спокойные летние дни и прекрасные ночи со сверкающими звездами… Я все люблю до обожания. Все представляется мне со своих интересных и прекрасных сторон: я хотела бы все видеть, все иметь, все обнять, слиться со всем и умереть, если надо, через два года или в 30 лет, умереть с экстазом, чтобы изведать эту последнюю тайну, этот конец всего или божественное начало.
Эта всемирная любовь не есть чувство чахоточной; я всегда была такая. И я помню как раз, десять лет тому назад, я писала, перечислив прелести различных времен года: «Напрасно захотела бы я выбрать: все времена года хороши, все возрасты – вся жизнь.
«Надо все!»
«Надо природу, перед ней все ничтожно».
«Одним словом, все в жизни мне нравится, мне все приятно, и, прося счастья, я нахожу свою прелесть и в несчастии. Мое тело плачет и кричит, но что-то, что выше меня, радуется жизни, несмотря ни на что!»
Я забыла сказать, что мои мальчишки называются: «Митинг».
15 марта
Погода чудная, и, начиная с понедельника или вторника, я буду работать в деревне. Я больше не хочу поклоняться Бастьен-Лепажу, я почти не знаю его, и потом, это натура… замкнутая, и потом, лучше работать над собственным талантом, чем расходоваться на это поклонение.
16 марта
Картины отосланы.
Я вернулась в половине седьмого в состоянии такого утомления, что это даже восхитительно… Вы не верите, что это восхитительно, но для меня всякое цельное впечатление, доведенное до крайнего предела, даже ощущение боли, есть наслаждение.
Когда я повредила себе палец, боль была такая острая в продолжение получаса, что я наслаждалась ею.
То же самое сегодняшняя усталость: тело, не оказывающее ни малейшего сопротивления воздуху, еще ослабленное ванной и протянутое на постели; руки и ноги тяжелы, голова полна какими-то туманными, несвязными образами… Я заснула, произнося время от времени слова, относящиеся к проходящим в голове мыслям.
19 марта
Вчера была баллотировка в члены кружка русских артистов. Я была выбрана единогласно.
Клара видела одного господина, который видел Бастьен-Лепажа и нашел, что он очень болен; на другой день этот господин встретил доктора, который сказал: этот человек очень болен, но не думаю, что ревматизмом, он болен вот чем (похлопывая по желудку). Значит, он действительно болен? Он уехал со своей матерью в Блида, дня на три, на четыре.
24 марта
Вот уже несколько дней вокруг меня точно туман какой-то… который отделяет меня от всего мира и заставляет чувствовать реальность моего внутреннего мира. Поэтому… Нет, все так печально, что нельзя даже жаловаться… Это тяжелое одурение… Я только что перечла книгу, которой несколько лет тому назад я мало восхищалась и которая очень хороша: это «Madam Bovary».
Литературная форма, стиль… да… в общем, это только отделка. Но дело не в том; среди тумана, меня окутывающего, я вижу действительность еще яснее… действительность такую жестокую, такую горькую, что если стану писать про нее, то заплачу. Но я даже не смогла бы написать. И потом, к чему? К чему все? Провести шесть лет, работая ежедневно по десяти часов, чтобы достигнуть чего? Начала таланта и смертельной болезни.
Сегодня я была у моего доктора и болтала так мило, что он мне сказал: «Я вижу, вы всегда веселы».
Чтобы упорно надеяться, что «слава» вознаградит меня за все, надо будет жить, а чтобы жить, надо будет заботиться о себе…
Вот видения, вот ужасная действительность.
Никогда не верят… пока… Я помню, я была еще совсем маленькая и путешествовала в первый раз по железной дороге в обществе чужих; я разместилась, заняв два места разными вещами, когда вошли два пассажира.
«Эти места заняты», – сказала я с апломбом. «Отлично, – отвечал господин, – я позову кондуктора».
Я думала, что это угроза, как дома, что это неправда, и ничем нельзя изобразить тот странный холод, который охватил меня, когда кондуктор освободил место и пассажир сел на него. Это было первое знакомство с действительностью.
Давно уже я грожу сама себе болезнью, в то же время не веря этому… Наконец!..
И мартовский ветер, и небо серое, тяжелое…
Вчера начала довольно большую картину в старом саду в Севре; молодая девушка сидит под цветущей яблоней, дорожка уходит вдаль, и всюду ветви фруктовых деревьев в цвету, и свежая трава, фиалки и маленькие желтые цветочки. Женщина сидит и мечтает с закрытыми глазами; она положила голову на левую руку, локоть которой опирается о колено.
Это должно быть очень просто и должно чувствоваться веяние весны, заставляющее эту женщину мечтать.
Надо, чтобы между ветвями было солнце. Эта вещь в два метра длины и немного более вышиной.
Итак, я принята только с № 3!
Отсюда глубокое и безнадежное уныние; никто не виноват в том, что у меня нет таланта… Да, это ясно показало мне, что, если бы я не надеялась на мое искусство, я тотчас же умерла бы. И если эта надежда изменит, как сегодня… да, тогда останется только смерть без всяких фраз.
