– В таком случае мы навестим его завтра, – говорит мама.
– Вы не можете доставить ему большего удовольствия. Он говорит, что ваша картина… Впрочем, нет, он сам вам скажет, это будет лучше.
Эдгар Дега. Девушка в голубом. 1884
28 июня
Итак, мы отправляемся в улицу Лежандр.
Он встает, чтобы принять нас, и делает несколько шагов по комнате; он показался мне как бы сконфуженным своей переменой. Очень изменился, о, очень изменился! Но он болен не желудком, я не доктор, но это видно по лицу. Я нашла его настолько изменившимся, что только и проговорила:
– Ну, вот вы и приехали.
В нем нет ничего отталкивающего. Он был тотчас же так мил, так дружелюбно, так благосклонно говорил о моей живописи, постоянно повторяя, чтобы я не заботилась о медалях и довольствовалась успехом.
Я смешу его, говоря, что болезнь ему впрок, потому что он начинает теперь толстеть. Архитектор казался в восторге, видя своего больного таким веселым и милым… И, ободрившись, я становлюсь болтлива. Он посадил меня у своих ног, на длинном стуле… Бедные похудевшие ноги!.. Глаза, увеличившиеся и страшно ясные, спутанные волосы…
Но он очень интересен, и, так как он просил меня об этом, я приду еще раз.
Архитектор, провожавший нас вниз, также просил меня об этом. «Это доставляет такое большое удовольствие Жюлю, он так рад вас видеть; он говорит, что у вас большой талант, ей-богу…»
Я так подчеркиваю его хороший прием потому, что я очень довольна этим.
Но это как бы материнское чувство – очень спокойное, очень нежное, и я горжусь им, как силой.
30 июня
Мне стоило таких усилий удержаться, чтобы не прорвать моего холста ударом ножа. Ни один уголок не вышел так, как бы мне этого хотелось. Остается еще сделать руку! А когда рука будет сделана, придется еще столько переделывать!!! Этакое проклятие.
И три месяца, три месяца.
Нет!!! Я забавлялась, составляя корзинку земляники, каких обыкновенно нигде не увидишь. Я набрала сама, с длинными стеблями, настоящие веточки, и вместе с зелеными, из любви к краскам… и потом листьев… Словом, чудеснейшая земляника, собранная руками художницы со всевозможной изысканностью и кокетством, как когда делаешь вещь совершенно непривычную… И потом еще целая ветка красной смородины.
Я ехала так по улицам Севра и в конке, старательно поддерживая корзинку на воздухе, чтобы ветер обвевал ее и не поблекли бы от жары ягоды, из коих не было ни одной с пятном или царапиной. Розалия смеялась: «Если бы кто-нибудь из домашних увидел вас, барышня!»
Возможно ли!..
Но это он своей живописью заслуживает моего внимания, а не своей особой. Но его живопись заслуживает всевозможного внимания!.. Так, значит, это его картина будет есть землянику?..
1 июля
Опять этот ужасный Севр!
Но я возвращаюсь рано – к пяти часам. Картина почти кончена. Но смертельная тоска мучит меня; ничто не идет у меня на лад.
До сих пор после дней самой ужасной тоски всегда находилось что-нибудь, вновь призывавшее меня к жизни. О, Господи, зачем Ты допускаешь меня рассуждать!
В минуты горя или радости – первая мысль моя обращена к Богу.
3 июля
Сегодня в семь часов утра я была у Потека. Он осмотрел меня довольно небрежно и послал в Eaux-Bonnes. Посмотрим еще. Но я прочла письмо, которое он посылал своему товарищу на водах; я его преспокойно распечатала. Он пишет, что верхушка правого легкого попорчена и что я самая безалаберная и беспечная больная в мире.
Потом, так как еще не было восьми часов, я отправляюсь к маленькому доктору в улицу Лешинье. Он показался мне серьезным малым, потому что мое состояние вызывает в нем заметное неприятное удивление и он очень настаивает, чтобы я пошла к царю науки – какому-то там Бушару Транше. Он говорит, что теперь это осложнение моей хронической болезни… Вообще, он во что бы то ни стало хочет тащить меня к этому Транше.
Пойду.
Чахотка! Скажите на милость!
Это, да и все остальное, да и вообще все… Не Бог весть как забавно!
И ничего хорошего, ничего, что могло бы меня утешить хоть немножко.
4 июля
Она здесь, в мастерской, моя севрская картина. Можно назвать ее «Апрель». Это безразлично; только этот «Апрель» кажется мне из рук вон плохим!
Фон ярко-зеленый и в то же время какой-то грязноватый.
Женщина – совсем не то, что мне хотелось сделать, совсем не то.
Я ее намазала так себе, но это вовсе не то чувство, которое я хотела выразить, вовсе не то… Три месяца канули в воду!
5 июля
У меня хорошенькое платье из серой холстинки, с корсажем, вроде рабочей блузы, без всякого украшения, кроме кружева на воротнике и рукавах; идеальная шляпа с большим кокетливым бантом в старинном вкусе. Все это так идет ко мне, что я почувствовала большое желание отправиться в улицу Лежандр… Только очень уж часто… Ну, так что же? Нужно ходить попросту, по-товарищески, в качестве его почитательницы, он ведь так болен.
Итак, мы отправляемся туда. Мать его в восторге, похлопывает меня по плечу, хвалит мои волосы… Великому художнику немного лучше. Он ест перед нами свой бульон и яйцо; мать его суетится, сама приносит то или другое, чтобы не входил слуга; она сама прислуживает ему. Он находит все это в порядке вещей и принимает наши услуги вполне хладнокровно, ничему не удивляясь. Говоря о том, как он выглядит, кто-то сказал, что он должен был бы подстричь волосы, а мама рассказывает, что она стригла волосы своему сыну, когда он был еще мальчиком, и своему отцу во время его болезни.
– Хотите, я вас подстригу, у меня рука легкая!
Все смеются, но он тотчас же соглашается; мать его приносит накидку, мама приступает к делу и выходит из него с честью. Я тоже хотела стригнуть один разок, но это чудовище говорит, что я выкину какую-нибудь глупость, и я льщу ему, сравнивая его с Самсоном, остриженным Далилой! Это моя следующая картина.
Он усмехается.
Брат его предлагает также подрезать бороду и приступает к этому с благоговением, медленно, с несколько дрожащими руками.
Это меняет его лицо, и он не кажется больше таким больным и изменившимся; мать издает радостные крики:
– Я опять вижу его, моего мальчика, мое милое дитя!
Что за славная женщина! Такая простая, добрая, преисполненная обожания к своему великому сыну… Такие славные люди.
6 июля
Я боюсь наскучить Бастьен-Лепажу. Я не чувствую, чтобы ему приятно было меня видеть, хотя он и любезен со мной.
