Что я такое? Ничто. Чем я хочу быть? Всем.
Дадим отдых моему уму, утомленному этими порывами к бесконечному. Вернемся к А.
Бедный Пьетро! Моя будущая слава мешает мне думать о нем серьезно. Мне кажется, что она упрекает меня за те мысли, которые я ему посвящаю.
Я сознаю, что Пьетро только развлечение, музыка, чтобы заглушить вопли моей души… И все-таки я упрекаю себя за мысли о нем, раз он мне не нужен! Он даже не может быть первой ступенью той дивной лестницы, на верху которой находится удовлетворенное тщеславие.
5 июля
Вчера в два часа я уехала из Ниццы с тетей и Амалией (моей горничной). Шоколада, у которого болят ноги, пришлют нам только через два дня.
Мама уже три дня оплакивает мое будущее отсутствие, поэтому я очень нежна и кротка с ней.
Любовь к мужу, к возлюбленному, к другу, к ребенку исчезает и возобновляется, ибо все эти существа могут быть дважды.
Но мать только одна, и мать единственное существо, которому можно довериться вполне, любовь которого бескорыстна, преданна и вечна. Я почувствовала это, может быть, в первый раз при прощании. И как мне кажется смешна любовь к Г., Л. и А.! И как они все мне кажутся ничтожны!
Дедушка растрогался до слез. Впрочем, всегда есть что-то особенное в прощании старика; он благословил меня и дал мне образ Божьей Матери.
Мама и Дина провожали нас на станцию.
По обыкновению, я старалась казаться как можно веселее, но все-таки я была очень огорчена.
Мама не плакала, но я чувствовала, что она несчастна, и у меня явился целый ряд упреков самой себе за то, что я уезжаю и что часто я была жестока по отношению к ней. Но, думала я, глядя на нее из окна нашего вагона, я была жестока не от злости, а от горя и отчаяния; теперь же я уезжаю, чтобы изменить нашу жизнь.
Когда поезд тронулся, я почувствовала, что глаза мои полны слез. И я невольно сравнивала этот отъезд с моим последним отъездом из Рима.
Оттого ли это было так, что мое чувство было слабее и я не чувствовала, что оставляю за собой горе столь же великое, как горе матери?
Я начала читать «Коринну». Это описание Италии имеет совершенно особую прелесть для меня. С каким счастьем, читая, я видела снова Рим!.. Мой чудный Рим со всеми его сокровищами!
Я признаюсь совершенно просто, что не сразу поняла Рим. Самое сильное впечатление произвел на меня Колизей, и если бы я умела писать то, что думаю, я бы написала массу прекрасных вещей, которые пришли мне в голову в то время, как я молча стояла в ложе весталок, против ложи цезарей.
В половине второго мы приехали в Париж, и надо сознаться, что если Париж не самый красивый, то по крайней мере самый изящный и умный из городов. Разве нет и у него своей истории величия, падения, революций, славы и террора? О да, но все бледнеет перед Римом, так как из Рима произошли все остальные державы.
Рим поглотил Грецию, родину цивилизации, искусств, героев и поэтов. Все, что с тех пор было построено, изваяно, продумано – разве все это не подражание древним?
У нас новое – только Средние века. А почему? Почему мир так обветшал? Разве ум человеческий дал уже все, что он мог дать?
10 июля
Легко рассуждать и писать романы, но могущество и блеск (эти ничтожные сокровища сего мира) образуют как бы ореол около того, что мы любим, и заставляют почти любить то, чего мы не любим.
Так же верно и ясно, несмотря на возражения чувствительных душ, и то, что даже самые умные люди поддавались влиянию призрачных благ.
Но отложим все это в сторону и взглянем на дело с точки зрения сердца.
Не правда ли, ужасно быть в разлуке по нелепой причине, страдать от сомнений, разлуки, печали, из-за денег?.. Я презираю деньги, но сознаю, что они необходимы.
Когда человек счастлив материально, то ум и сердце свободны, и тогда можно любить без расчета, без задних мыслей, без подлостей.
Почему столько женщин любили королей?
Потому что король есть воплощение могущества, потому что женщина любит властвовать, но ей нужно опираться на что-нибудь сильное, как нежному, хрупкому растению нужно прислониться к дереву.
Не приписывайте мое поведение ужасным расчетам. Я не потому люблю человека, что он богат, но потому, что он свободен, волен во всех своих движениях. Я хочу богатства, чтобы не думать более о силе, не подчиняться этой грубой, но несомненной, неизбежной силе.
Я хотела продолжать, но все, что я могу сказать, сводится всегда к следующему: полное нравственное счастье может существовать только тогда, когда материальная сторона удовлетворена и не заставляет заботиться о себе, наподобие пустого желудка.
Когда любовь достигает высшей степени, страсть торжествует надо всем, но только на мгновение; и насколько сильнее чувствуется потом все то, о чем я говорила!
Все, что я говорю, я не вычитала из книг и не испытала сама, но пусть все те, которые пожили, кому не шестнадцать лет, как мне, отложат в сторону ложный стыд, который испытывают, признаваясь в таких вещах, и скажут, что мои слова неправда? Если кто-нибудь довольствуется малым, то только потому, что не видит дальше того, что имеет.
13 июля
Я приняла Реми, одетая капуцином. Да, капуцином. Каролина, служащая у Лаферрьер, сделала мне этот костюм полностью, до веревки и капюшона включительно.
Реми – мужчина! Я не могу к этому привыкнуть и обращаюсь с ним, как и шесть лет тому назад.
Вечером мы были у графини М.
[7] Она говорила со мной о замужестве.
Мы уселись в маленькой угловой гостиной. Я разговаривала, читала стихи, пела, рассказывала все, что только возможно было рассказывать. Словом, если бы это случилось в большом обществе, меня бы высоко превознесли.
Эти дамы смеялись, удивлялись, восхищались. M-me де М. негодовала на то, что мы поселились в Ницце.
– Это жалкая дыра, – сказала она, – какой узкий горизонт! Как все здесь ничтожно! Тогда как в Париже с вашим состоянием и с такой дочерью…
– Но, madame, – сказала я, – иностранцам очень трудно попасть в парижское общество.
– Совсем нет! Если бы у вас там было всего только трое друзей: один в финансовом мире, другой – в мире аристократическом и третий – в артистическом! Тогда у вас вырос бы салон на редкость. Кроме того, вы понимаете, mesdames, с этой девочкой, такой прекрасной и, особенно, такой образованной… Ведь это встречается так редко – посмотрите на американок! Но такое образованное, такое остроумное дитя… Своей оригинальностью, своей увлекательностью, и с этим умением говорить… Да уверяю вас, к концу первого же года она сделается центром парижского общества. О это несомненно! Вы очутились бы в самом центре Сен-Жерменского предместья… Вы сделали бы блестящую партию!
