– Вы не поститесь?
– Никогда.
– Не оскорбили ли кого-нибудь?
– Не думаю, но возможно; вообще – много всяких мелочей, батюшка, особенного – ничего.
– Да простит вас Бог, дочь моя. – И т. д. и т. д.
Ум мой в настоящее время совершенно в порядке; я имела возможность проверить это сегодня вечером во время разговора; я совершенно спокойна и решительно ничего не боюсь – ни в нравственном, ни в физическом отношении… Очень часто мне случается сказать: я страшно боялась не пойти туда-то или сделать то-то. Это просто преувеличение, которое свойственно решительно всем и ровно ничего не означает.
Что мне приятно, так это то, что я привыкаю поддерживать общий разговор: это необходимо, если желаешь завести себе порядочный салон. Прежде я брала себе кого-нибудь одного, а всех остальных оставляла на произвол судьбы.
Клод Моне. Лиловый. 1915–1926
21 апреля
В два часа пришел М.; мы несколько раз оставались одни, и он объяснился мне в любви, кажется, серьезно. Что ни говори, а это всегда волнует, и когда он сказал мне:
– Да разве вы не знаете, что я люблю вас, что я всей душой люблю вас, – я почувствовала то смущение, которое когда-то принимала за ответную любовь.
– Ну, – отвечала я, – я думаю, что вы не единственный, если это даже правда.
– Если это правда! Вы это отлично знаете, как можете вы не верить этому.
Он схватил мою руку и страстно поцеловал ее.
– Полноте, – сказала я, – вспыхнув и отдергивая руку, – как вам не стыдно заставлять меня краснеть! Право, вы ведете себя слишком неблаговоспитанно для бонапартиста, потому что я не думаю, что такое обращение с девушкой принято во Франции.
Но он еще в течение десяти минут продолжал умолять меня дать ему руку, но я не дала ему, сохраняя серьезный вид, скрывавший непритворное волнение.
– Вы украли этот поцелуй.
– Дайте же мне ваше разрешение…
– Ни за что.
– Но ведь вы знаете, что этот поцелуй будет моей отрадой в течение двадцати пяти дней, которые я пробуду вдали от вас, что…
Но тут кто-то вошел. Он хорошо играл свою роль…
После четырех часов он ушел; я несколько минут прогуливалась с Диной, потом пришло несколько человек гостей. Между прочим заговорили и об N.N., и я сказала, что я не хочу слышать о нем ничего дурного, что я его люблю и уважаю и что если бы мы с ним и разошлись, это ровно ничего не изменило бы.
Неужели М. действительно любит меня?..
Я противопоставила его излияниям стену равнодушия и насмешек, что подало повод к некоторым изречениям того рода, которые вызывают всеобщее удивление.
Я открыла свои старые тетради химии…
Когда я достигну окончательных результатов в живописи, я буду учиться декламации: у меня голос и жесты драматической актрисы.
Если только Бог даст мне здоровья и времени, я буду заниматься всем; я и так уже много делаю, но это только начало.
Я создала себе существование, достойное зависти.
23 апреля
М., в сущности, очень неглуп, особенно для такого светского молодого человека. Но в сравнении с N.N. это то же, что сравнивать какую-нибудь салонную певицу с Патти… Я надеюсь, друзья мои, что вы отдаете должную справедливость человеку, собирающемуся теперь окунуться в прелести семейной жизни, вы ведь знаете, как высоко я его ставлю, а в моей гениальности вы, конечно, не сомневаетесь!!!
Политический деятель, трибун, выразитель известного принципа, известной идеи, глава государственной партии, все еще могущественной, что бы там ни говорили! Насколько это блестяще, хотя, может быть, и суетнее, чем какой-нибудь специальный талант, который работает только над какой-нибудь одной вещью, который весь ушел в один предмет, в сущности, может быть, и более великий, но доступный только известному кругу интеллигентных людей; тогда как деятельность первого понятна всякому, начиная с железнодорожного носильщика и кончая великими мира сего…
Я ужасно дурно выражаю свои мысли, и мне просто обидно за те мысли, которые я хотела выразить; но я думаю, что все это уже высказано где-нибудь до меня, только лучше и точнее.
Если бы только мне можно было теперь читать!.. Но это слишком утомляет мне зрение для рисования. Одиннадцать часов, и я иду спать, спокойная, гордая, нечувствительная ни к чему печальному.
24 апреля
Вместо того чтобы читать, я играла на гитаре. Я разучиваю наизусть песню:
Говорят, что ты хочешь жениться,
Я не в силах тот день пережить…
Я пою это с достодолжным чувством, с тихим отчаянием и выражением непритворной грусти в глазах. Но это только от песни, потому что в действительности, если я чувствую что-нибудь, то только по вечерам.
По просьбе дедушки я целый вечер играла у него в комнате, но потом мама начала изливать разные жалобы по поводу брака N.N.
– Теперь уж все равно ничего не поделаешь, – сказала она, – так можно все высказать. Не могло быть в мире людей, более подходящих друг к другу, чем Мари и N.N. А теперь эта черноволосая лицемерка будет наслаждаться счастьем! – И так далее.
Как это скучно, что мама говорит все это; ну, положим, если бы даже это было чем-нибудь для меня, нужно было бы во всяком случае оставить меня в покое. Вы знаете – когда дети ушибутся, они плачут вдвое сильнее, если их начинают утешать!
Я отдамся живописи. Но я чувствую себя так, как будто бы с меня сдирали кожу и все, все, что меня наполняет, разлетается в пух и прах, вот как бывает с куклами, когда с них сдирают их коленкоровую кожу и волос, которым они набиты, так и лезет во все стороны.
Я запретила себе все, кроме живописи, а мне всячески стараются смутить и ум, и сердце, и все… Ну, полно, дитя мое! Если ты плохо чувствуешь себя, думай об одном: все это только вопрос времени; время заставит тебя забыть его, время успокаивает все скорби; будем же терпеливы и предадим себя в руки Божии. Но завтра N.N. должен прийти обедать. Если он действительно женится, лучше бы уж мне его не видеть; я буду бояться и… я буду бояться…
Он женится! Я встречаю это известие невольным ропотом, это совершенно естественно. Но, кажется, я могла бы остаться совершенно спокойна, если бы мама не была так взволнована этим. Я не проявляю никакой досады, но и не стесняюсь сказать, что это событие не из приятных… Такое поведение подобает женщине, которую грязная вода Вселенной принудила взобраться на вершину горы.
Уже половина одиннадцатого, и я ложусь спать, чтобы завтра, по своему обыкновению, быть в мастерской без пяти восемь.
