– Завтра они предъявят обвинение твоей жене.
На несколько мгновений вновь воцарилось жуткое молчание, а потом я вскочил с кресла и завопил:
– Что? Да ни за что, блин! Как они могут это сделать? Она же ничего не сделала! Как они могут предъявить обвинение Герцогине?
Выпускник Йеля поднял ладони в воздух и пожал плечами. Потом он открыл рот и хотел что-то сказать, но не нашел слов. Я повернулся к Магнуму и в полном отчаянии сказал:
– О черт!.. О господи!.. О господи, проклятье!
– Успокойся, – сказал Магнум, – тебе надо успокоиться. Пока что Джоэл еще ничего не сделал. Он обещал подождать, пока я с тобой не поговорю.
– О чем поговоришь? Я… Я не понимаю. Как они могут предъявить обвинение моей жене? Она ничего не сделала.
– По словам Джоэла, у них есть свидетель, который говорит, что она была в комнате, когда ты считал деньги. Но послушай меня: это все неважно. Джоэл совсем не заинтересован в том, чтобы предъявлять обвинение Надин. Он мне это ясно показал. Он просто хочет, чтобы ты дал показания, в этом все дело. Если ты дашь показания, то твою жену оставят в покое. Если нет, они завтра ее арестуют. Тебе решать.
Сказав это, Магнум посмотрел на часы. Это была подчеркнуто строгая, супердорогая вещь, с ремешком из шоколадно-коричневой кожи и перламутровым циферблатом. Наверное, они обошлись ему тысяч в двадцать долларов, но зато эти часы как бы говорили: «Я настолько успешен и уверен в себе, что мне не надо носить сверкающие золотые часы для поддержания образа успешности и уверенности в себе».
Тут Магнум добавил:
– Я должен перезвонить ему до четырех часов, у нас еще четыре часа. Скажи мне, что ты будешь делать.
Ну что же, ясно, что у меня не было выбора. Я должен был начать сотрудничать со следствием несмотря на все возможные последствия. Я ведь не мог позволить Джоэлу предъявить обвинение моей жене. Ни в коем случае.
Секундочку! В моем мозгу пронеслась целая цепочка восхитительных мыслей: а как же Герцогиня уйдет от меня, если ей предъявят обвинение? Она же тогда останется со мной, правда? Мы будем как две горошины в стручке. И вообще, какой другой мужчина в здравом уме взвалит на себя заботу о женщине с двумя детьми, которой предъявлено обвинение?
Да, у Герцогини может быть первоклассная попка, но двое маленьких детей и федеральное обвинение сделают ее куда менее привлекательной для среднестатистической золотой жилы.
По сути дела, надо признать, что буквально все золотые жилы – или по крайней мере самые производительные – быстро закроют свои шахты перед женщиной, оказавшейся в таких неприятных обстоятельствах. Она в каком-то смысле станет притчей во языцех, подумайте сами – молодая женщина, за которой тянется шлейф проблем длиннее, чем взлетная полоса аэропорта Кеннеди.
Вот он, ответ, другого выхода нет: я потащу Герцогиню в огонь вместе с собой. Я позволю, чтобы ей тоже предъявили обвинение. И ей придется остаться со мной, со своим мужем. Это был логичный выбор. Это был единственный рациональный выбор. Я посмотрел Магнуму в глаза, скривил губы и сказал:
– Позвони этому стукачу, этому ублюдку прямо сейчас и скажи, чтобы он катился куда подальше.
Я замолчал и стал наблюдать, как длинное красивое лицо адвоката теряет все краски, кроме белой. И добавил:
– А потом можешь ему сказать, что я согласен сотрудничать.
Тут Магнум и выпускник Йеля хором испустили вздох облегчения. А я продолжил:
– Мне, в общем-то, теперь уже все равно, даже если попаду в тюрьму на двадцать лет. Мне просто наплевать.
Это была чистейшая, ничем не испорченная ирония. Моя жена бросала меня в самый темный и отчаянный момент моей жизни, но я все-таки хотел встать с мечом на ее защиту. Вот вам и вывернутый наизнанку мир.
Магнум медленно кивнул:
– Ты правильно поступаешь, Джордан.
– Правильно, – добавил Ник, – в конце концов это сработает.
Я посмотрел на выпускника Йеля и пожал плечами.
– Может быть, и сработает, Ник, а может быть, и нет. Время покажет. В любом случае я поступаю правильно. В этом я уверен. Надин – мать моих детей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы она не оказалась в тюрьме даже на день.
Глава 4
Любовь – ненависть
Позже, вечером того же дня, за несколько минут до полуночи, я лежал наедине со своими мыслями, укрывшись белым шелковым стеганым одеялом. Я ощущал себя совершенно потерянным, словно человек, лишившийся родины и цели в жизни. Еще я чувствовал себя как человек, пущенный на волю волн в огромном океане белого китайского шелка. О да, Герцогиня прекрасно украсила эту комнату – по правде сказать, весь дом был украшен прекрасно, но эта комната была особенно хороша, она выглядела по-королевски, что казалось сейчас особенно злой насмешкой над падшим Волком.
Во что я превратился? Насколько низко я пал? Я находился под домашним арестом, и меня бросила моя золотоискательница, моя бруклинская Герцогиня, моя любимая жена с лицом ангела, темпераментом Везувия и преданностью голодной гиены.
Я глубоко вздохнул и постарался взять себя в руки. Господи, как же я расклеился! Я сел и оглядел комнату. Я был совершенно голый, ничем не прикрыт. Я скрестил руки, как будто застеснявшись. Я прищурился. Господи, как же здесь было темно! Единственный свет исходил от плоского экрана телевизора, висевшего на стене, над камином из белого камня. Звук был выключен, поэтому в комнате царила жуткая тишина. Я слышал звук своего учащенного дыхания и – тук-тук-тук – стук своего разбитого сердца.
И где же сейчас моя дорогая, разбившая мне сердце жена? Это все еще оставалось для меня загадкой. Предположительно, где-то на Манхэттене, развлекается с подружками. По крайней мере, так говорилось в ее записке – какая-то чушь насчет тридцатилетия ее подруги Джи-Джи, хотя я точно помнил, что эта подруга праздновала день рождения три месяца назад, в июне. А может быть, у меня развивается паранойя и коварной Герцогине все-таки можно доверять?
Записку я обнаружил на кухонном столе, рядом с керамической банкой для печенья в виде Винни-Пуха ценой в 1400 долларов (тоже в своем роде коллекционная вещь, куплена на аукционе), в записке демонстративно отсутствовали слова «дорогой» и «целую» в начале и в конце. Это была записка от одного незнакомца другому – одного из них звали Джордан, другую – Надин, – и ни один из них не любил и не уважал другого. От чтения этой записки мне стало еще хуже, чем раньше.
Но чтобы не зацикливаться только на плохом, скажу, что после выхода из офиса Магнума мне удалось смириться с перспективой будущего сотрудничества со следствием или, по крайней мере, я прокрутил этот вопрос в голове и сделал его приемлемым для себя. Я предоставлю властям любую информацию, которая им нужна, но поступлю умно – буду говорить, но защищу друзей. Когда понадобится, изображу незнание, когда это будет возможно, сделаю вид, что забыл, а самое главное, каждый раз, подходя к перекрестку или находясь на распутье, я буду вести прокуроров по той дорожке, которая уведет их как можно дальше от моих друзей. Надеюсь, что мне немного повезет и те люди, которых я сильнее всего люблю, тоже будут сотрудничать, тогда мне не придется их предавать.
