– Вы хотите, чтобы я рассказал вам обо всей своей жизни? Вам это нужно?
– Да, – ответил Ублюдок, медленно кивая, – именно это нам и нужно.
Он отложил свою ручку, откинулся на спинку кресла и сказал:
– Я уверен, что некоторые из наших последних вопросов показались вам немного смешными, но уверяю вас, что это совсем не смешно. Когда вы будете стоять на свидетельской трибуне, то защита попытается представить вас преступником-рецидивистом, прирожденным лжецом, который скажет все что угодно, только бы слететь с крючка. И там, где они заподозрят грязь – даже в вашем детстве, – они начнут копать. Они используют все возможное, чтобы вас дискредитировать.
– Джоэл прав, – согласился Магнум, – они вытащат все что угодно. И обвинение должно сообщить о ваших проступках присяжным до того, как у защиты появится такая возможность. Другими словами, нам надо первыми покопаться в вашем грязном белье, где не должно быть никаких секретов, даже не имеющих никакого отношения к нашему делу.
– Точно, – проскрипел Ублюдок, – мы просто не оставим защите никаких шансов.
Тут вступил Псих:
– Мы не можем допустить никаких сюрпризов. Это противоречит нашим целям. Мы хотим знать все самые интимные подробности вашей жизни – все, что вы делали с того момента, как себя помните.
Тут выступила Ведьма:
– Это относится не только к употреблению вами наркотиков, но и к вашей склонности к проституткам, особенно с учетом того, что об обеих этих привычках вы с готовностью сообщили прессе.
А Ублюдок добавил:
– И с учетом того, что обе эти привычки будут, конечно же, использованы любым хорошим защитником.
После нескольких мгновений неловкого молчания я сказал:
– Все это, конечно, прекрасно, но у меня сложилось впечатление, – тут я подавил в себе желание посмотреть Магнуму прямо в глаза и поразить его смертельными лучами, – что подобные дела редко рассматриваются в суде, что обычно люди заключают досудебное соглашение или же сотрудничают со следствием.
Ублюдок пожал плечами.
– В большинстве случаев так и есть, но я бы не стал на это рассчитывать. В конце концов, всегда находится один упертый, который идет в суд.
Все дружно покивали, включая Магнума, который старательно изучал свои записи. «Ну и хрен с ним, – подумал я, – пусть фишки лягут как придется».
– Вы знаете, – небрежно заметил я, – мне, конечно, всего тридцать шесть лет, но у меня была весьма насыщенная жизнь. Мой рассказ может занять довольно много времени.
Псих криво улыбнулся.
– Я пытался разобраться в вашей жизни в течение последних пяти лет, – сказал он, – и могу вас заверить, что лично у меня времени предостаточно.
– Да-да, давайте послушаем, – согласился Ублюдок.
– Только с этим может быть связана ваша надежда на сокращение приговора, – припечатала Ведьма.
Я проигнорировал Ведьму, посмотрел на Ублюдка и сказал:
– Ну хорошо, раз уж вы заговорили о Бэйсайде, то давайте начнем оттуда. Это такое же хорошее начало, как любое другое, особенно с учетом того, что оттуда родом большая часть первых стрэттонцев.
Я сделал паузу и задумался на минутку.
– И даже те, кто не были родом из Бэйсайда, переехали туда после того, как была создана фирма.
– Все переехали в Бэйсайд? – скептически уточнил Ублюдок.
– Не все, – ответил я, – но почти все. Видите ли, переезд в Бэйсайд был своеобразным проявлением преданности фирме, возможностью показать, что ты настоящий «стрэттонец». Я понимаю, что это звучит слегка абсурдно, как будто переезд в какой-то район может быть демонстрацией чего-то, но тогда именно так и было. Мы, как мафия, старались держаться подальше от чужаков.
Я пожал плечами.
– Если ты работал в «Стрэттон», то ты и общался только с другими стрэттонцами, и, значит, жил в Бэйсайде. Ты отворачивался от чужаков и доказывал таким образом, что ты принадлежишь к той же секте, что и все остальные.
– Вы называете «Стрэттон» сектой? – брызгая слюной, спросила Ведьма.
– Да, – спокойно ответил я. – Я именно это сказал, Мишель. Именно поэтому туда было так трудно проникнуть.
Я взглянул на Психа.
– Сколько дверей вы пытались открыть за последние годы? Наверное, как на бейсбольном стадионе?
– По меньшей мере пятьдесят, – ответил он, – а может, и больше.
– И каждую из них захлопывали перед вами, правда?
– Ну в общем, да, – неохотно ответил он, – никто не хотел со мной разговаривать.
– Во многом это происходило потому, что все зарабатывали так много денег, и поэтому никто не хотел раскачивать тележку с яблоками, – я остановился, чтобы мои слова получше дошли до них, – но это не все: самое главное – все защищали стрэттонский образ жизни. Вот что все делали: защищали нашу жизнь.
– Поясните, что вы понимаете под словами «наша жизнь», – с некоторым намеком на сарказм сказал Ублюдок.
Я пожал плечами.
– Ну, помимо всего прочего, это означало самые крутые тачки, самые модные рестораны, самые большие чаевые, самые клевые шмотки, – я, словно сам себе не веря, помотал головой, – мы ведь все делали вместе. Каждую минуту, пока мы бодрствовали, мы были вместе. И не только на работе, но и дома тоже.
Я заглянул прямо в темные, как ночь, глаза Ведьмы.
– Вот почему я говорю, что мы исповедовали культ «Стрэттон», Мишель. Там все были за одного, а один за всех, и, конечно, это многое значило для каждого. И никаких чужаков – никогда.
Я оглядел их всех.
– Вы понимаете?
Все, включая Ведьму, кивнули.
Ублюдок сказал:
– То, что вы говорите, вполне разумно, но мне казалось, что большинство ваших первых служащих были с Лонг-Айленда, из Джерико, из Сайоссета?
– Примерно половина, – быстро ответил я, – и на то была причина, но мы забегаем вперед. Давайте лучше обо всем по порядку.
– Прекрасно, – ответил Ублюдок, – очень продуктивный подход.
Я кивнул, собираясь с мыслями.
– Итак, вернемся к Бэйсайду. Как это ни смешно, но подростком я дал клятву, что уеду оттуда, как только разбогатею. Мне было около пятнадцати лет, когда я понял, что где-то есть другая жизнь – лучшая, как мне тогда казалось. Я имею в виду жизнь богатых и влиятельных людей. Вы помните, что я вырос в небогатой семье, так что такие экстравагантные штуки, как особняки, яхты, личные самолеты – все то, с чем теперь я ассоциируюсь, – были бесконечно далеки от меня. В Бэйсайде жил только средний класс, особенно в той части, где я вырос.
Я ностальгически улыбнулся.
