В любом случае все это было только легкой разминкой. Все вкусненькое – шлюхи, наркотики, наглые махинации – было еще впереди, до этого оставалось один или два дня. Подумав об этом, я взглянул на Одержимого и сказал:
– Вам не кажется, что самое время пообедать? Уже почти час дня, и я вообще-то проголодался.
– Безусловно, – мягко ответил Одержимый, – на Рид-стрит есть хорошие места. Это всего в двух минутах отсюда.
Ублюдок согласно кивнул.
– Очень продуктивное утро. Вы заработали хороший обед.
– Конечно, – ехидно поддакнула Ведьма, – вы предоставили нам редкую возможность заглянуть в мозг преступника.
Я холодно улыбнулся ей в ответ:
– Ну что же, Мишель, я рад, что вы так считаете, потому что я рад вам помочь.
Глава 8
Вонючехословакия
После моего более чем семичасового канареечного щебета мой первый день в карьере стукача на Корт-стрит, наконец, подошел к концу. За это время я успел дойти в своем рассказе до первого дня моей работы в качестве лицензированного биржевого маклера. По чистой случайности это был день биржевого краха 19 октября 1987 года. Четверо моих мучителей вместе с моим адвокатом видели в этом совпадении великую иронию судьбы. Ведь с самого моего первого дня в стоматологическом колледже и до моего первого дня на Уолл-стрит меня, казалось, преследовало проклятье царя Мидаса, только с обратным знаком – все, к чему я прикасался, превращалось не в золото, как у царя Мидаса, а в натуральное дерьмо.
И все же, если посмотреть на все это с другой стороны, нельзя было не согласиться, что я обладал определенной силой сопротивления и умел держать удар. Как выразился Магнум, если бы меня спустили в унитаз, я бы тут же появился с другого конца с лицензией водопроводчика в руках. Хотя слова Магнума были во многом справедливы, я был уверен, что на этот раз на другом конце этого унитаза меня не ждала никакая лицензия водопроводчика.
И вот я снова оказался в лимузине и возвращался под домашний арест в Олд-Бруксвилл, чтобы снова стать пленником в собственном доме и мальчиком для битья у Герцогини. За рулем, как всегда, сидел балабол-пакистанец, но за те полчаса, что прошли с момента нашего выезда из Сансет-Парк, он не сказал ни слова, потому что я пригрозил отрезать ему язык, если он не прекратит свою трескотню.
Мы были уже на скоростной автостраде Лонг-Айленда неподалеку от границы с Куинсом. Час пик подходил к концу. Это было время наступления сумерек, когда включались уличные фонари, не прибавлявшие, впрочем, света. Машина двигалась со скоростью улитки, а я смотрел в окно, погруженный в размышления.
«Черный понедельник» 19 октября 1987 года стал поворотной точкой в моей жизни, исключительным происшествием, которое стало причиной множества будущих событий. В тот черный день индекс Доу-Джонса упал на 508 пунктов за одну торговую сессию, резко остановив и обратив вспять самый долгий в современной истории период непрерывного роста акций.
По правде говоря, я тогда был всего лишь случайным свидетелем не только краха, но и предшествовавшего ему периода сказочного роста акций. Летом 1982 года в результате сокращения ставок подоходного налога и стремительного падения процентных ставок рост инфляции удалось, наконец, обуздать. Воцарилась рейганомика. Деньги стали дешевыми, поэтому фондовый рынок стал бешено расти. И тогда парень по имени Майкл Милкен изобрел «мусорные» облигации – очень рискованные, но зато высокодоходные бумаги, поставив все американские корпорации на уши. Появилась новая порода финансовых знаменитостей – таких трейдеров, как Рональд Перельман или Генри Кравиц, вооруженных огромной денежной наличностью, полученной с помощью мусорных облигаций. Их имена не сходили с языка у всех. Посредством враждебных поглощений они планомерно, одну за другой, ставили на колени самые крупные американские корпорации. «Транс уорлд эрлайнс», «Ревлон», «Ар-Джей-Ар Набиско»… кто следующий?
К октябрю 1987 года эйфория достигла своего апогея, и индекс Доу-Джонса превысил отметку в 2400. Эра яппи была в полном разгаре, и конца этому не было видно. В то время как Майкл Фолкс и ему подобные купались в деньгах, другие люди, такие как Билл Гейтс и Стив Джобс, изменяли мир. Взошла заря информационной эры, наступление которой было подобно взрыву атомной бомбы. Быстродействующие компьютеры появлялись на каждом рабочем столе. Мощные, умные, они сжали весь мир до размеров глобальной деревни.
Для Уолл-стрит открылись колоссальные возможности. Быстродействующие компьютеры позволяли значительно увеличивать объемы торговли, а также предлагать новые финансовые продукты и торговые стратегии. Так называемые производные финансовые инструменты давали возможность крупным компаниям страховать свои инвестиционные портфели с невиданной ранее надежностью, и новые торговые стратегии, самая интересная из которых называлась портфельным страхованием, начали подливать масла в неистовый огонь покупок.
В этом финансовом фарсе, в котором было нечто кафкианское, портфельное страхование гнало вверх индекс Доу-Джонса и заставляло компьютеры непрерывным потоком извергать огромное количество ордеров на покупку производных финансовых инструментов, а это, в свою очередь, снова толкало вверх индекс… и так до бесконечности. Теоретически этот процесс мог продолжаться вечно.
Но на практике такого быть не могло. Те два недоумка, которые придумали портфельное страхование, заложили в соответствующее программное обеспечение механизм абсолютной надежности – своего рода предохранительное устройство. Иными словами, достигнув определенного уровня подъема цен, компьютеры сказали: «Секундочку! Прогнило что-то в датском королевстве!Пора продавать все ценные бумаги со всей скоростью, на какую только способны наши электронные мозги!»
Вот тут-то и начались проблемы. Словно фильм «Терминатор» стал реальностью, компьютеры подняли мятеж против своих хозяев и принялись со скоростью света выплевывать вороха ордеров на продажу бумаг. Рынок сразу довольно сильно просел, что само по себе было уже плохо. Но, увы, компьютеры упрямо продолжали продажи, и к середине дня они достигли такого громадного объема, что компьютеры Нью-йоркской фондовой биржи не могли с этим справиться. И это стало трагедией, поскольку в этот момент фондовый рынок заскрежетал и остановился.
Тем временем биржевые маклеры перестали отвечать на телефонные звонки, рассуждая примерно так: какого черта я буду выслушивать вопли взбешенных клиентов «Продавай! Черт побери, продавай!», если покупателей все равно нет? И вместо того чтобы держать клиентов за ручку и всячески их успокаивать, они развалились в креслах, взгромоздили на столы ноги в ботинках из крокодиловой кожи и просто слушали, как телефоны разрываются от нескончаемых звонков. К четырем часам дня индекс Доу-Джонса стремительно упал на двадцать два процента, испарились полтриллиона долларов (и вместе с ними вера инвесторов) – так закончилась эра яппи.
Теперь, спустя более десяти лет, подробно рассказывая о тех событиях моим мучителям, я чувствовал непонятную отрешенность, словно молодой парень, который пережил все те события, какой-то несчастный придурок по имени Джордан Белфорт, был мне совершенно незнаком и я рассказывал о его жизни от первого лица только потому, что так мне почему-то проще. Еще более странным казалось то, что я всячески избегаю рассказывать о том, как эти события повлияли лично на меня и на мою первую супругу Дениз, с которой мы поженились буквально за три месяца до биржевого краха. Мы оба были беднее бедного и все же верили, что успех ждет нас за углом. У нас была вера, у нас была надежда… пока не случился биржевой крах.
