Поразмыслив несколько секунд, я снова пришел к выводу, что его план и впрямь чистое безумие.
– И потом, – продолжил я, – где мы найдем шлюх в такое время? Нет, это слишком сложно.
– Я уже все обсудил с Ларой, – гордо ответил Дэнни. – Есть тут одно местечко на окраине Праги, всего в десяти минутах езды отсюда. Лара заверила меня, что там мы найдем лучших вонючих чешских шлюх, – он сделал небольшую паузу. – Как бы то ни было, мы просто должны сделать это, Джей Пи. Нельзя же оставить все как есть. Мы должны принять решительные меры. Если ты сам этого не понимаешь, мне страшно за тебя.
– Тебе меня не уговорить, в этом деле я пас, – ответил я. – Делай сам, что хочешь.
И все же каким-то образом – я до сих пор не знаю точно, каким именно, – час спустя я лежал под сильнейшим кайфом и под огромной чешской шлюхой с обесцвеченными волосами и лицом как у овчарки, скакавшей на мне не хуже чистокровной кобылы. Мы не сказали друг другу ни слова, я дал ей двести долларов и услышал в ответ что-то вроде «спасибо» после того, как побывал в ее огромной чешской вагине. Какая разница! Вагина есть вагина, подумал я, и – несмотря на то, что эта была так широка, что в ней можно было припарковать чешское такси, – почувствовал своим патриотическим долгом заполнить ее до отказа, чтобы напомнить ей, кто победил в холодной войне.
Спустя еще час я уже был в своем номере и снова обильно потел, снова думал о самоубийстве и ужасно тосковал по Герцогине. В голове крутилась одна мысль – зачем я это сделал? Я любил Герцогиню больше всего на свете и все же не мог себя контролировать. Я был слаб и испорчен. Во мне притаился Бешеный Волк, готовый при первой возможности обнажить свои наркоманские клыки. Я не имел ни малейшего понятия, куда все это приведет, но на Уолл-стрит поговаривали, что жить мне осталось всего несколько лет. Ну и ладно. Во многих смыслах я уже был мертв.
В четыре утра я не выдержал и снова прибег к помощи сумки с наркотиками. Еще через полчаса я крепко заснул, наглотавшись такого количества занакса, какого было бы достаточно, чтобы вырубить пол-Праги.
В полвосьмого утра, всего лишь через три часа после того, как я заснул, раздался звонок – сигнал к подъему.
Я открыл глаза, и меня тут же стошнило. Встав с постели, я принял ледяной душ, потом вдохнул в два присеста полграмма кокаина, заглотал занакс, чтобы компенсировать возможную паранойю, и спустился вниз, в вестибюль. Я чувствовал некоторые угрызения совести за то, что уже с утра под кайфом, в то время как мне предстояла первая деловая встреча в этой прекрасной стране. Но после шальной ночной вылазки в пражский район красных фонарей я не мог вернуться к жизни иным способом.
Внизу, в вестибюле, нас тепло приветствовал тридцатилетний Марти Сьюмикрест Младший. Высокий, худой, с болезненно-бледным лицом, в очках с очень толстыми линзами и стальной оправой, он жил вообще-то где-то под Вашингтоном, но сегодня оказался в Праге, потому что хотел, чтобы мы одолжили ему десять миллионов долларов для его «Чешской индустриальной компании». На тот момент компания представляла собой пустую юридическую оболочку, не более того, но Марти уверял нас, что воспользуется званием Героя войны за Чехию, которое носил его отец, чтобы завязать связи в высших эшелонах чешских властей.
Обменявшись утренними приветствиями, мы залезли в ужасный лимузин под названием «шкода» – черный, приземистый, потрепанный и, разумеется, без кондиционера. Ударившая в нос адская вонь от пота была настолько сильной, что могла бы уложить без чувств целый взвод морских пехотинцев. Я взглянул на часы – четверть девятого. Прошло всего несколько минут, но мне они показались часом, не меньше. Я огляделся – мои сотоварищи имели тот еще вид! Дэнни был бледен, словно привидение; поджатые губы Шефа превратились в едва заметную ниточку; парик Вигвама был похож на дохлое животное.
Усевшись на водительское сиденье, Марти повернулся к нам лицом.
– Прага – это один из немногих европейских городов, которые не были разрушены нацистами, – гордо сказал он. – Бóльшая часть оригинальной архитектуры сохранена по сей день. – Он протянул к окну ладонь и сделал плавный полукруглый жест, словно говоря: «Посмотрите на это чудо и красоту!» Потом добавил: – Многие считают этот город самым красивым в Европе. Так сказать, Париж востока. Здесь жили многие художники и поэты. Они до сих пор приезжают сюда за вдохновением, за…
Боже милосердный! Мне было смертельно скучно, смертельно жарко и смертельно вонюче, и все это одновременно! Неужели такое возможно? Неожиданно я отчаянно затосковал по дому, словно маленький мальчик, которого родители отослали в летний лагерь и которому смертельно хочется домой.
– …и чехи всегда были прирожденными предпринимателями. Это словаки испортили репутацию страны, – продолжал Марти, неодобрительно качая головой. – Они болваны, лентяи и пьяницы, у которых коэффициент интеллекта чуть выше, чем у идиотов. Они были навязаны нам Советским Союзом, но теперь они снова там, где должны быть, – в Словакии. Погодите, через десять лет у них будет самый низкий ВНП в Восточной Европе, а у нас – самый высокий. Вот увидите!
– Это, конечно, очень интересно, – небрежно сказал я, – но если чехи такие умные, как же они до сих пор не открыли для себя пользу дезодорантов?
– Что вы имеете в виду? – заинтересовался Марти.
– Не обращайте внимания, – ответил я, – это я попытался пошутить. Здесь пахнет сиренью, черт ее дери.
Он кивнул. Кажется, он понял.
– Кстати, – добавил он после некоторой паузы, – первая компания, с которой мы проведем переговоры сегодня утром, это «Мотоков». У нее эксклюзивная лицензия на экспорт автомобилей «шкода», – он дважды хлопнул ладонью по своему подголовнику. – Мы можем буквально наводнить весь мир «шкодами».
– Хмм-м-м-м… – промычал Шеф. – Держу пари, по всей Западной Европе люди будут выстраиваться в очередь за «шкодой». Да уж, парням из «Мерседеса» придется хорошенько пораскинуть мозгами, иначе они окажутся по уши в убытках.
Сын героя войны кивнул в знак согласия:
– Я же говорил, что Чешская Республика изобилует возможностями. «Мотоков» лишь один из многочисленных примеров.
Штаб-квартира корпорации «Мотоков» представляла собой серое бетонное административное здание, возносившее свои двадцать пять этажей над улицами Праги. Самой корпорации вообще-то требовалось не больше двух этажей, но коммунисты всегда исповедовали принцип «чем больше, тем лучше», а соотношение прибыли и убытков рассматривали как что-то незначительное или, по крайней мере, второстепенное в процессе создания ненужных и низкооплачиваемых рабочих мест для умиротворения нетрезвой чешской рабочей силы.
В обитом каким-то линолеумом лифте мы поднялись на двадцатый этаж и пошли по длинному тихому коридору, в котором явно не хватало кислорода. Я чуть не потерял сознание, пока мы добрались до большого конференц-зала, где нам предложили сесть вокруг дешевого стола для переговоров, такого большого, что за ним могли поместиться тридцать человек.
