В своей книге Гумилев рассказывал о дельте Волги пространно и поэтично: «Когда спускаешься от Астрахани, то сначала по обеим сторонам протока расстилаются зеленые луга, но вскоре на берегах появляются цепочки зарослей ивы, нежно шуршащие серебристыми листьями. Ниже они сменяются стенами высокого камыша или зарослями чакана, похожего на древние мечи. <…> А вечером солнце тонет в прозрачной глади протоков, и кажется, что вся толща воды пронизана багряными лучами заката. Ландшафт живет. То и дело плещется крупная рыба. На мелководье у берегов стоят внимательные цапли. В затонах плавают стаи уток. Иногда в камышах слышен шелест – это пробирается кабан…»
Это описание замечательно не только поэтичностью, но и важным наблюдением: образ жизни в дельте Волги резко отличается от привычного степнякам. Возможно, хазары, населявшие «каспийские Нидерланды», были прежде всего рыболовами и садоводами: «Хазария оказалась типично речной страной, расположенной южнее Астрахани, на площадях, частично ныне затопленных. Они (там) жрали рыбу и арбузы, а кочевниками не были. Об этом буду нынче писать».
Несколько лет спустя на конференции, посвященной памяти академика Л.С.Берга, Гумилев лишь разовьет мысль, высказанную в письме к «другу Васе»: «Ландшафт окружающих Волгу пустынь и полупустынь резко отличен от ивовых рощ и тростниковых зарослей поймы и дельты. <…> Здесь должны были обитать люди, совершенно не похожие на степных кочевников, оседлые, со своеобразным хозяйственным укладом и специфической культурой».
Но результаты раскопок 1960-го померкнут рядом с новыми открытиями.
ПОДВОДНАЯ АРХЕОЛОГИЯ
Эллины определяли возраст расцвета мужчины – акмэ – в сорок-сорок пять лет. Акмэ Гумилева наступило с небольшим опозданием. В годы хазарских экспедиций Гумилев спешно наверстывал упущенное.
Вскоре у Гумилева появился первый ученик – Гелиан Прохоров (Геля). История их знакомства как будто сочинена профессиональным беллетристом. Встретились они в поезде, когда Гумилев впервые в жизни поехал лечиться на Кавказ, а Прохоров собирался «полазить по горам». В Ленинграде их знакомство возобновилось, и Гумилев пригласил молодого человека к себе в гости: «Я пришел по указанному адресу – и ахнул, — вспоминал Прохоров. — Дело в том, что в этом самом доме на Московском проспекте, где жил Гумилев, я проходил строительную практику, когда учился в Военно-воздушной инженерной академии имени А.Ф.Можайского (еще до университета). У меня даже сохранилась фотография, где я малярничаю в будущей комнате Льва Николаевича». Гумилев был восхищен:
«Геля, — рокотал он, — пока меня реабилитировали, вы, оказывается, строили мне дом!»
Здесь Гумилев принимал гостей и вел с ними беседы, плавно перетекавшие в домашние лекции.
Из интервью Гелиана Прохорова: «…смысл моей жизни состоял в бесконечных разговорах с этим уникальным человеком и в чтении всего, что он писал. Историю он знал прекрасно, интересно ему было думать о ней, интересно, когда его мысли воспринимали, обсуждали. Очень живого ума был человек, очень! У меня же была просто ненасытная потребность говорить с Львом Николаевичем. Я наслаждался игрой его виртуозной мысли».
Знакомство с Гумилевым изменило жизнь Прохорова. Отчисленный из академии, недавно отслуживший в армии молодой человек поступит в 1960 году на истфак ЛГУ и сделает неплохую карьеру, став известным историком и филологом-русистом.
Гумилеву, несомненно, хотелось вернуться в привычный ритм научной жизни, усвоенный еще в студенческие годы: каждое лето – раскопки. Гумилев не был кабинетным ученым. Когда Ахматова с возмущением рассказала сыну о легкомыслии Николая Степановича, который уехал в Африку вскоре после свадьбы, Лев искренне удивился: «А как же можно было отказаться от экспедиции?»
Еще в лагере Лев Николаевич разболелся настолько, что был уверен: в экспедиции его больше не пустят. Все к тому и шло, болезнь не оставила Гумилева и на воле. Наталья Казакевич, сотрудница Эрмитажа, где с осени 1956-го работал Гумилев, вспоминала, как Лев Николаевич во время приступов «падал головой на стол и глухо стонал». Но уже летом 1957 года Гумилев поехал в экспедицию на Ангару, куда его пригласил Окладников. Поехал отчасти ради денег и ради дружбы с Алексеем Павловичем. А с 1959-го по 1967-й он будет ездить в экспедиции почти каждый год, планировать, ставить задачи, руководить раскопками и даже нырять с аквалангом в бурное море.
Летом 1961-го Гумилев решил подтвердить гипотезу Абросова новыми полевыми исследованиями и после раскопок в дельте Волги отправиться в Дербент. Этот древний город в юго-восточном Дагестане много лет был пограничным. Арабы называли его Баб-эль-абваб – «Большие ворота». Эти ворота держали на замке.
Персидские шахи из династии Сасанидов сделали Дербент самым северным пограничным городом своего государства. Самый знаменитый из Сасанидов, Хосров I Ануширван, велел построить в Дербенте стену, которая одним концом уходила бы в неприступные горы Кавказа, а другим – в море. Эта стена закрывала проход для воинственных кочевников северных степей в подчиненное тогда персам Закавказье. В определенном смысле северная дербентская стена оказалась миниатюрным аналогом Великой Китайской. Дербентская стена не спасла земли персов и грузин от хазарских и тюркских вторжений, тем не менее служила северной границей Персии вплоть до девяностых годов XVIII века.
Гумилев, не только историк, но и географ, отметил мудрость персидских строителей, соорудивших стену как раз на границе ландшафтных зон: «На север, насколько хватало глаз, простирается знойная, выгоревшая степь. Это вариант уже знакомого нам ландшафта, вытянувшегося языком между отрогами Кавказского хребта и берегом Каспийского моря. Он доходит до подножия Дербентской стены и кончается. К югу лежат склоны холмов, перемешанные с зарослями орешника и какими-то причудливыми кустами. Здесь даже воздух другой, такой же горячий, но пряный и немного терпкий. Здесь другая жизнь и другие культурные традиции ощущаются не только в каждом здании, а даже в каждом камне или обломке сосуда. Это место, где люди жили оседло и обороняли свою землю от северных кочевников».
Для Гумилева дербентская стена была чем-то вроде гигантского измерительного прибора. Арабские авторы X века сообщали, что Хосров достроил морской конец стены, используя искусственную насыпь: в море бросали камни и свинец и уже на них построили стену. Но между этими сообщениями и строительством стены прошло четыре века. Дербентскую стену возвели в VI веке. Гумилев решил определить, в самом ли деле стену построили на искусственной насыпи, или же прямо на скальном основании грунта. Только в последнем случае гипотеза Абросова подтверждалась. Для таких исследований Гумилеву понадобились акваланг и сильный молодой помощник. Им и стал студентпервокурсник исторического факультета Геля Прохоров. Еще осенью 1960-го он слушал спецкурс Гумилева, а весной 1961-го пошел вместе с преподавателем в бассейн – учиться подводному плаванию.
Из письма Льва Гумилева Василию Абросову 29 июня 1961 года: «Я готовлюсь к экспедиции, которая должна начаться в июле. <…> Предполагаю проверить по дербентской стене уровень стояния Каспия в VI в. Для этого 2 месяца я ходил в бассейн и изучал способы подводных работ. Сегодня выполнил требуемые нормы: пронырнул 25 метров в длину и с глубины 5 метров достал груз в 5 кг. Сам себе с трудом верю, если учесть, как я валялся полгода тому назад».
