Если изменения в сравнительно мягком, морском климате Европы вызвали такие страшные последствия, то что говорить о кочевниках, чье хозяйство всецело зависело от резко континентального климата Центральной Азии.
Историко-географические статьи Гумилева не случайно так охотно переводили в Европе и США. Гумилев тогда, сам того не зная, шел в одном направлении с историками второго поколения школы «Анналов», самой авторитетной исторической школы Европы. Правда, с трудами «анналистов» Гумилев почти не сталкивался. Достоверно известно только о его знакомстве с русским переводом «Истории климата с 1000 года» Эмманюэля Ле Руа Ладюри. Эту книгу французского историка Гумилев не только включит в библиографию своего «Этногенеза и биосферы», но и еще раньше, в 1971-м, отрецензирует в журнале «Природа». Монографию Ле Руа Ладюри Гумилев назовет «явлением незаурядным» и с удовольствием будет ее цитировать: «Превратить историка в специалиста только по вопросам гуманитарных наук – это означает искалечить его. Историк – это человек, изучающий время и архивы, человек, для которого ничто из того, что является документальным и датированным, не может быть чуждым». «В этой сентенции подкупает требование изучать не только историю людей, но и историю природы…» – комментирует Гумилев. Хотя вообще-то к работе французского историка он относился несколько свысока. Лев Николаевич был уверен, что уже добился в науке много большего. Боюсь, это было не совсем так.
Фернан Бродель в своей знаменитой монографии «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» (первое издание появилось в 1949 году) задает вопрос: «Изменился ли климат по сравнению с XVI веком?» и предлагает подробнейший план исследований: «Расширять объем доступной нам информации, попутно ее систематизируя и классифицируя по заранее намеченным группам, чтобы каждая описательная деталь становилась на свое место – показатели влажности, сухости, холода, тепла в соотнесении с датой и временем года. <…> Выделить затем последовательности сходных событий: сроки сбора винограда, даты появления на рынке первого свежеотжатого масла, первого зерна, первой кукурузы; собрать сведения о вырубке деревьев, об изменении водного режима рек, о сроках цветения растений, о начале озерного ледостава, об образовании и разрушении ледяного покрова Балтики, о наступлении и таянии ледников, о колебаниях уровня моря – все это равносильно установлению хронологии долгосрочных или краткосрочных колебаний климата.
Второй шаг заключается в согласовании полученных данных и поставленных проблем с общими гипотезами и положениями».
Гумилев не мог провести столь же основательное исследование, чтобы доказать свою идею об изменении климата евразийских степей за последние две тысячи лет. Во-первых, в его распоряжении не было таких источников: история Средиземноморья оставила по себе много больше следов, вещественных и письменных, чем история причерноморских, прикаспийских, приаральских степей и полупустынь. Во-вторых, Гумилев не занимался историей хозяйства и историей повседневности, его больше привлекала традиционная политическая и менее исследованная этническая история. В-третьих, Лев Николаевич не любил углубляться в такие исследования, перепроверять гипотезы, казавшиеся ему и без того доказательными.
Возможно, поэтому его статьи и не приняли в «Анналы экономической и социальной истории» – известнейший, авторитетнейший, почти легендарный французский исторический журнал, который, собственно, и дал название исторической школе. Не помогло и посредничество весьма уважаемого французской научной элитой востоковеда Семена Шишмана, который пробивал статьи Гумилева в «Cahiers du monde Russe et Sovietique» и даже называл Гумилева «хазарским Шлиманом».
Часть X
ПУНИЧЕСКИЕ ВОЙНЫ
5 марта 1966 года, в день смерти Анны Ахматовой, Михаил Ардов приехал в ее последнюю ленинградскую квартиру на улице Ленина. Раздался звонок в дверь. Вошел Лев Николаевич, снял шапку и произнес: «Лучше бы было наоборот. Лучше бы я раньше нее умер». На похоронах Ахматовой он не давал операторам вести киносъемку и, по легенде, сломал две кинокамеры.
Но у Гумилева не было времени скорбеть слишком долго. Вскоре после похорон ему предстоял доклад на чтениях памяти академика Берга, в разгаре была работа над теорией этногенеза, в продажу вотвот должно было поступить «Открытие Хазарии», в издательстве уже давно лежала рукопись «Древних тюрков», Гумилев начал последнюю часть «Степной трилогии». Но время от времени ему все же приходилось отвлекаться научных занятий.
С легкой руки Михаила Ардова тяжба между Гумилевым и Пуниными (Ириной Николаевной и ее дочерью Анной Каминской) получила грозное название «пунические войны». Самого Льва Николаевича Ардов называл «Кунктатором», что тому чрезвычайно понравилось.
[36]
Предыстория «пунических войн» начинается очень давно, в середине двадцатых, когда Анна Ахматова поселилась в Фонтанном доме, а маленькая Ирочка Пунина поневоле стала ее соседкой. Ахматова нянчилась с Ирочкой, учила ее французскому, а когда та выросла, вышла замуж и родила ребенка, стала нянчиться c Аничкой Каминской, «Малайкой», как ее называл дед – профессор Пунин.
«Ирина и Аня – единственные люди на земле, которые говорят мне "ты". Я рада, как в детстве», — говорила Ахматова в мае 1954-го. Правда, на земле еще был Лев, о котором Анна Андреевна почему-то забыла. Ему оставалось сидеть еще два года.
Никто не жил рядом с Ахматовой столько лет, как Ирина и Аня. Надолго они расстались только в сентябре 1941-го, когда Ахматову эвакуировали из Ленинграда, а Пунины еще на несколько месяцев остались в блокадном городе.
Ирину Ахматова видела гораздо чаще, чем собственного сына. Неудивительно, что Ахматова к Пуниной привязалась и в последние годы тратила на нее значительные средства.
Привычка свыше нам дана,
Замена счастию она…
Скупая и суровая к сыну, Ахматова, кажется, ничего не жалела для Ирочки и Анички. Чуковская была уверена, что только ради них Ахматова, уже тяжело больная, «в 76 лет брала нелюбимую работу – переводы…». 8 декабря 1966-го Лидия Корнеевна писала академику Жирмунскому: «А.А. любила Аню и всегда заботилась о деньгах, квартире, даче для этой семьи. <…> А.А. хотела, чтобы Аничка могла наряжаться, чтобы И.Н. могла лечиться…» Поскольку Ахматова в последние годы жизни зарабатывала много, но денег не копила, то гонорары шли в основном Пуниной и Каминской.
