Благодаря заботам жены Лев Николаевич «сделался всегда сыт и ухожен, получив, наконец, заветную тарелку супа, благодаря ее энергии и стараниям… перебрался хотя тоже в коммунальную, но гораздо лучшую квартиру в центре…», — писала Инна Прохорова, вообще-то относившаяся к Симоновской недоброжелательно.
Гумилев, выбиравший жену весьма рационально, вскоре ее полюбил, в чем признался Василию Абросову, тогда еще лучшему другу. Гумилев благодарил Всевышнего за счастье, которого наконец дождался. Когда Прохоров еще бывал у Гумилева, Лев Николаевич признавался ему: «Мне, Геля, хорошо».
Впрочем, есть в этой благостной теме и неожиданный поворот. Ленинградские друзья Льва Николаевича его жену невзлюбили. В глазах Инны Прохоровой Наталья Симоновская была «представительницей другого, московского этноса», которая так и не прижилась в Ленинграде. Гелиан Прохоров пишет о жене Гумилева намного жестче. Он вспоминает слова, некогда сказанные Гумилевым: «"У женщин души нет, одно тело. Или одна душа. Но что-то одно". Наталья Викторовна, судя по всему, была женщиной первого типа», — пишет Прохоров.
Прохладно относилась к жене Гумилева и Эмма Герштейн, которую Лев Николаевич даже не стал знакомить с Натальей Викторовной. Ну, это вполне естественно.
Зато Надежда Яковлевна Мандельштам совершенно одобрила выбор Гумилева: «Наталья Викторовна прелестна всем – своей свободной манерой, естественностью, изяществом, добротой. <…> Она, как говорил Оська, ваша Встреча. <…> Я вспомнила, как вы по какому-то поводу у нас в Нащокинском крикнули: "Я тоже хочу иметь жену". Вот к вам пришла настоящая жена».
СТАРШИЙ НАУЧНЫЙ СОТРУДНИК
Жизнь Гумилева в научном мире постепенно устраивалась. С осени 1956-го по 1962 год он, как мы помним, работал в Эрмитаже старшим научным сотрудником. В 1962-м Гумилев сменил «плавающую» ставку Эрмитажа на постоянную должность в Научно-исследовательском географо-экономическом институте ЛГУ (НИГЭИ ЛГУ). Сам Гумилев подчеркивал, что приглашением обязан лично ректору Александру Даниловичу Александрову, известному математику, будущему академику. Профессор Чистобаев, коллега Гумилева по институту и его биограф, считает, что Гумилеву помогли устроиться в институт географ Станислав Викентьевич Калесник и Евгений Никанорович Павловский, академик, президент Географического общества, тот самый знаменитый паразитолог Павловский, что был одним из руководителей Таджикской комплексной экспедиции 1932 года. Оба хорошо знали Гумилева по его оригинальным и ярким докладам в Географическом обществе и статьям, которые он достаточно регулярно печатал в научных журналах. Если о взаимоотношениях Павловского и Гумилева ничего не известно, то Калесник и в самом деле покровительствовал Гумилеву.
В мае 1964-го Калесника выдвинули на пост президента Географического общества, и Гумилев приехал, чтобы проголосовать за Калесника: «Он деловой, вежливый и культурный чело век, даже доброжелательный», — писал Гумилев Абросову. Гумилев не прогадал. На этом съезде Гумилева ввели в Ученый совет Географического общества.
Гумилев состоял в Географическом обществе с 1949-го, а с 1961-го возглавлял его этнографическое отделение. Географы с интересом относились к его сочинениям: «Мои работы по палеогеографии встречены куда более доброжелательно, чем по востоковедению», — писал Гумилев.
В университете же дела наладились не сразу. Гумилева приняли на должность младшего научного сотрудника с окладом всего в 160 рублей. На этой должности он проработал чуть больше года. Страдания испытывал не материальные, а моральные. Доктор наук на ставке мнс – все равно что генерал, командующий ротой или взводом: «…надо мной все смеются, что доктор сидит на 160 р<ублях>. Действительно глупо», — писал он Абросову.
Ученый совет геофака утвердил Гумилева на должность старшего научного сотрудника только 1 июля 1963-го. В 1965 году ВАК присвоил Гумилеву уже звание старшего научного сотрудника. Теперь Гумилев получал 350 рублей! Это очень приличный оклад, для шестидесятых годов – просто замечательно. Гумилев, всю жизнь привыкший к бедности, даже нищете, теперь стал человеком обеспеченным. К тому же он вскоре возглавит Государственную предметную комиссию по географии и будет читать спецкурсы, хотя и нерегулярно. За все это полагались надбавки. Потолком официальной научной карьеры Гумилева станет должность ведущего научного сотрудника, которую он получит незадолго до пенсии.
Коллеги Гумилева по институту, Лавров и Чистобаев, оказались и первыми его биографами, поэтому о его работе мы знаем сравнительно много. Жизнь научного работника была спокойной, приятной, она способствовала долголетию и научной плодовитости. Появляться на службе можно было несколько раз в месяц. По свидетельству Лаврова, Гумилев приходил только «на заседания Ученого совета по диссертациям, причем делал это с огромным удовольствием и вкусом, ибо встречался здесь с друзьями. <…> Он мог с ними в коридоре покурить и неторопливо побеседовать, а после защиты… выпить по рюмке-другой». В середине семидесятых ВАК назначает Гумилева «членом специализированного Ученого совета по присуждению степеней доктора географических наук».
Диссертантов Гумилев любил озадачивать неожиданными вопросами, при случае ввязывался в дискуссии. Когда один из соискателей назвал население полиэтничного Эквадора единым этносом, «эквадорцы», Гумилев язвительно заметил: «А как назывался этнос Австро-Венгрии, где большинство составляли славяне? Австровенгры?»
Лето Гумилев проводил в Москве, в квартире Натальи Викторовны. Официальный отпуск старшего научного сотрудника – двадцать четыре рабочих дня – Гумилев продлевал вдвое: брал отпуск без содержания или зарабатывал отгулы. Однажды отгулов Гумилеву не дали, но он все равно уехал в Москву, уже никого не спрашивая. Формально это был повод для увольнения, но Гумилева никто даже не потревожил. Таков был вообще стиль работы в советских НИИ. Гумилев, надо сказать, свои деньги отрабатывал – писал статьи и книги, пусть и не совсем «по профилю института», но с географией все-таки связанные. О своей работе он вспоминал так: «В годы застоя кафедра экономической и социальной географии была для меня "экологической нишей", меня [никто] не гнал с работы, была возможность писать».
За четверть века в институте Гумилев лишь однажды чуть было не стал жертвой интриги. Гумилев находился как бы под тройным подчинением: кафедры экономической и социальной географии, института и университета. На кафедре и в Ученом совете университета к нему относились хорошо, зато директор НИГЭИ Александр Иванович Зубков постепенно превратился в его врага.
Сначала Гумилев даже за глаза называл Зубкова уважительно: «Александр Иванович»: «Ал<ексан>др Ив<анович> отказался принять к рассмотрению мою работу о тюрках…» (3 мая 1964).
Затем Гумилев придумал своему начальнику другое имя: «Упырь не здоровается и не пускает в экспедиции» (19 июня 1966). «Упырь бесился и шумел, но разрешение поехать в экспедицию все-таки дал» (апрель 1967). «Упырь со мной не разговаривает и не дает никаких распоряжений. <…> Ожидаю очередного скандала в конце декабря при составлении годового отчета» (20 октября 1968).
