Имперская гвардия, как говорят,
Быть может, и очень храбра на войне,
Но грубое варварство этих солдат
С туфанями может сравниться вполне.
Я слышу народа китайского стон.
Плывут мертвецы по великой реке,
А женщин и девушек, взятых в полон,
Терзают от их деревень вдалеке, —
писал китайский поэт Ду Фу
Степняки были недовольны, что образованные китайцы не давали им продвинуться по службе, и в 575 году взбунтовался танский военачальник тюркского происхождения Ань Лушань. Он занял обе столицы танского Китая, Лоян и Чаньань, а его солдатня зверствовала над беззащитными китайцами. Война быстро превратилась в межэтническую: «Солдаты знали, что они идут к захвату власти для защиты своих прав; китайцы понимали, что идут варвары – ху, которых надо истреблять. Единство империи лопнуло по шву».
Своими силами подавить восстание не удалось, и китайцы вынуждены были пригласить для борьбы с повстанцами своего злейшего врага – уйгурского хана, так что «лекарство» оказалось таким же страшным, как и сама «болезнь». Победа над мятежниками стоила Китаю огромных жертв, а еще одно великое многонациональное государство доказало свою нежизнеспособность: «Распался железный обруч империи Тан, и народы, полтораста лет скованные им, разошлись, и каждый стал на свой путь развития», — заключает Гумилев.
P.S.
Но можно ли доверять востоковеду Гумилеву, которого синологи постоянно попрекали незнанием китайского и вольной интерпретацией источников? Слово специалистам.
В 1976 году журнал «Природа» напечатал две рецензии на «Хуннов в Китае». Одну, исключительно положительную, почти восторженную, написал доктор географических наук М.П.Петров, другую – известный московский синолог Л.С.Васильев (Киму Васильеву он только однофамилец).
Васильев был к Гумилеву строже. Но, перечислив все недостатки книги, Леонид Сергеевич неожиданно заключил: «Это отнюдь не означает, что всё в построениях Л.Н.Гумилева сомнительно и недостоверно. Как раз напротив, очень многое схвачено вполне точно, изложено достаточно убедительно и в принципе соответствует тому, как это реально протекало».
В переводе с научно-дипломатического это означало: хотя Гумилев в синологии дилетант, но его выводы данным науки не противоречат.
Васильев совершенно признал и главную идею книги: «…столкновение двух культур, двух традиций, кочевой и оседло земледельческой, трагично для обеих: несовместимость их слишком очевидна, что и приводит к катаклизмам, к своеобразной аннигиляции этносов. В принципе эта идея справедлива… (выделено мною. – С.Б.)».
Леонид Сергеевич, видимо, так же вжился в историю китайского народа, как Гумилев – в историю евразийских кочевников, и судил со своей, китайской точки зрения. Поэтому он сделал оговорку: Гумилев неверно понял суть трагедии. Трагедия – это «проникновение инородного тела в социальный организм», то есть сама миграция кочевников. Их гибель или ассимиляция в Китае вовсе не трагедия, а неизбежный результат столкновения несовместимых традиций. Васильев оказался даже более жестким гумилевцем, чем сам Гумилев. Погибли народы и погибли, таков закон.
Часть XIV
КОМПЛИМЕНТАРНОСТЬ
«Разве когда новичок переступает порог камеры… разве тут же, в первое мгновение, ты не даешь ему оценки в главном – враг он или друг? И всегда безошибочно, вот что удивительно!» – писал Солженицын в романе «В круге первом».
Взаимная симпатия или антипатия, часто необъяснимая с точки зрения разума, была известна всегда. Это свойство, несомненно, присуще самой природе человека, и не только человека.
Гумилев, как и герои Солженицына, обратил внимание на это свойство в лагере. Еще в Норильске он с интересом заметил, как люди, прежде друг с другом не знакомые, иногда почемуто притягиваются друг к другу. Между ними возникает особая эмоциональная связь, появляется бескорыстная дружба. И еще, обратил внимание Гумилев, такая симпатия часто возникала между людьми одной национальности, а в некоторых случаях, например, у казахов, «совпадала с родоплеменным делением: аргын кушал с аргыном, найман с найманом». Люди, объединенные этой симпатией, которую Гумилев много лет спустя назовет «положительной комплиментарностью», помогали друг другу выжить. Солженицын констатировал: «национальность – едва ли не главный признак, по которому зэки отбираются в спасительный корпус придурков». Гумилев попытался это явление объяснить. Из наблюдений со временем вырастет гипотеза о комплиментарности, пожалуй, самая интересная и самая ценная в научном наследии Гумилева.
Положительная комплиментарность – бессознательная, рационально не обоснованная симпатия; отрицательная комплиментарность – точно такая же антипатия, не вызванная корыстными интересами. Явление, известное на всех уровнях, от персонального до этнического и даже суперэтнического. Собственно, она и проявляется в противопоставлении «своих» «чужим», она лежит в основе ксенофобии: «Внутриэтническая комплиментарность, как правило, полезна для этноса, являясь мощной охранительной силой. Но иногда она принимает уродливую, негативную форму ненависти ко всему чужому…»
Идея комплиментарности родилась из лагерных наблюдений Гумилева, из его вынужденных занятий «полевой этнографией». Комплиментарность фиксируется и в исторических источниках. Сам Гумилев блестяще доказал, что у китайцев с тюрками и монголами была отрицательная комплиментарность. Но исследовать это загадочное явление трудно, и к тому же сам ученый не свободен от симпатий и антипатий. Ему приходится преодолевать и собственные чувства и стереотипы. Иногда у Гумилева это получалось. Ведь у него самого комплиментарность с теми же китайцами была как раз положительной. В лагере он, как мы помним, охотно общался с китайцами и старался как можно больше у них перенять. Это не помешало Гумилеву оценить отношения китайцев и «северных варваров» объективно и справедливо. Но положительная комплиментарность еще сыграет с ним не одну злую шутку.
Гумилев не только ввел новое понятие, но и, верный себе, попытался объяснить его, открыть и понять его природу. В принципе можно было ограничиться ссылкой на несходство и несовместимость стереотипов поведения, но ведь комплиментарность, как Гумилев мог судить из своих лагерных впечатлений, иногда проявлялась еще до настоящего знакомства, при первых же контактах между людьми. Путь уводил исследователя или в мистику, или в дебри биологии и биофизики.
Гумилев, убежденный позитивист, выбрал, разумеется, второе, используя понятие биополя, которое ввел в оборот российский биолог Александр Гурвич. Работы Гурвича не были ни паранаучными, ни бесперспективными, но они все-таки оказались в стороне от самых успешных и быстроразвивающихся разделов биологической науки. Зато введенное Гурвичем понятие «биополе» каким-то образом (возможно, благодаря статье в Большой советской энциклопедии) пошло «в народ» и обрело неожиданную популярность у разнообразных экстрасенсов, эзотериков, шарлатанов и просто сумасшедших. Эти люди, далекие от биологии и химии и вообще не понимавшие смысла понятия «поле», так часто и охотно использовали введенный Гурвичем термин, что в конце концов совершенно дискредитировали само понятие биополя. Теперь культурный и образованный человек, услышав это слово, невольно морщится.
