Гумилев и на старости лет очаровывал девушек и дам. Людмила Стеклянникова, в 1981 году редактор литературно-драматической студии Ленинградского радио, еще до знакомства с Гумилевым получила задание подготовить трансляцию гумилевского курса лекций. Работа показалась ей скучной и тягостной, поэтому она засунула лекции подальше в стол, затянув дело. Шло время, торопил главный редактор, и вот однажды зазвонил телефон. Незнакомый сильно грассирующий мужской голос спросил Людмилу Дмитриевну, а затем, не представившись, начал читать Блока:
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла…
Так Гумилев сразу же и устыдил, и заинтересовал, и не обидел легкомысленную журналистку, и даже привлек на свою сторону.
Впрочем, галантность его была и вполне бескорыстной. Наталья Казакевич вспоминает, как зимой 1984-го Гумилев, еле стоявший на больных ногах, в метро уступил ей свободное место: «Я знаю, сколько мне лет, но не могу допустить, чтобы моя дама стояла».
Но не только и не столько женщин покорял Гумилев. Мужчины, умные, талантливые, самолюбивые мужчины безоговорочно признавали его первенство: «И конечно, это был стол, за которым надо было слушать только Льва Николаевича, — вспоминал Савва Ямщиков. — Негромко, неторопливо, с характерным петербургско-университетским грассированием он рассказывал о теории этногенеза, о книгах, которые пишет, и о своей жизни».
Как и Ахматова, Гумилев был гостеприимен. Гостей первым делом сажали за стол и кормили. Старшеклассник из Новосибирска Андрей Рогачевский впервые в жизни попробовал миндальное печенье именно у Гумилева; в другой раз Лев Николаевич пригласил этого, в сущности малознакомого человека, на обед: «…пили какоето чудесное марочное грузинское вино». Точно так же усаживали за стол и филолога Михаила Кралина (кормили гречневой кашей с печенкой), и, лет восемь-девять спустя, Александра Невзорова, в то время телевизионную суперзвезду.
Впервые я увидел Гумилева как раз в программе «600 секунд»: репортер ел в гостях у Льва Николаевича какой-то супчик. Комментарий Невзорова был, кажется, такой: в этом доме первым делом сажают за стол.
Из интервью Александра Невзорова Дмитрию Гордону 8 июля 2011 года: «…он жил через 3 дома от меня. И я начал по вечерам, поскольку у меня была абсолютно холостяцкая жизнь, к нему просто заходить ужинать. Просто столоваться. Они это все безобразие терпели и даже любили».
Припозднившиеся ученики оставались у Гумилева на ночь. Вячеслав Ермолаев жил тогда на другом конце города, поэтому иногда ночевал в квартире Гумилева. Дмитрий Балашов, случалось, гостил в квартире Гумилевых целыми неделями. У Балашова не было своего жилья в Ленинграде, но ему приходилось работать в Публичной библиотеке, собирать материалы для новых романов о Московской Руси – вот Гумилев и выручал друга. А ведь Лев Николаевич до 1988-го жил в коммунальной квартире. Но он готов был терпеть и некоторые неудобства. Ради чего?
Из беседы Гелиана Прохорова с Еленой Масловой: «…у Льва Николаевича были две главные потребности в жизни. Это, во-первых, стремление к истине. А во-вторых, он очень нуждался в дружеской и родственной любви. Ему всегда этого не хватало…»
Но у друзей и учеников Гумилева были и свои «обязанности», принятые ими, разумеется, добровольно. Марина Козыре ва переводила Гумилеву английские и американские монографии и печатала латиничную часть библиографии – на пишущей машинке Гумилева не было латиницы. Константин Иванов составлял графики и пытался перевести пассионарную теорию этногенеза на язык математических формул. Ольга Новикова каждый год приносила новогоднюю елку. Лев Николаевич радовался с ней, еще молоденькой девушкой, как ребенок, чуть не прыгал у елки. Как будто возвращался тот Левушка-Гумилевушка, что исчез в лагерной пыли, переродился, перековался в бойца, храмовника, гладиатора. Вероятно, сравнительное благополучие последних двадцати пяти лет жизни (если позабыть о нападках оппонентов, бойкоте издательств и научных журналов) помогло оттаять его детской душе.
Из воспоминаний Натальи Викторовны Гумилевой: «Иногда, если он ложился спать раньше, я его благословляла и целовала в лоб. А он всегда говорил: "Спасибо". В нем было столько детского!»
Ученики за глаза называли Гумилева «дедушкой», но он иногда казался гораздо моложе серьезного и солидного Константина Иванова. Андрею Рогачевскому Гумилев показался «невысоким, смешным, острым на язык, картавящим человечком».
Дмитрий Балашов был совершенно покорен своим учителем: «Постепенно он всё более раскрывался в своем обычном, домашнем облике, с этим своим соленым лагерным юмором, который в его устах приобретал странно аристократический оттенок, со вспышками гнева и яростного веселья, с блеском глаз и потиранием рук, и тогда въяве виделось, что в этой стареющей плоти заключен вечно молодой и потому вечно творческий дух».
Гумилев вносил в дружеское общение некоторый порядок. Поскольку квартира была невелика, а Лев Николаевич должен был всё больше отдыхать, собирать каждый вечер компанию учеников он не мог. Поэтому за каждым из учеников был закреплен определенный день недели: в понедельник приходил Иванов, во вторник – Ермолаев, в среду – Новикова и т. д.
В быту Гумилев был большим оригиналом. Его чудачества превосходят чудачества Ахматовой, хотя и не дотягивают до чудачеств Суворова. Гумилев, например, не любил картошку и считал, что она серьезно осложнила жизнь русского крестьянина. «Раньше зерно посеял и ждешь сбора урожая. А с картошкой? И посадка ее тяжелая, а потом полоть, окапывать дважды вручную и копать – тяжелый труд». Во всем следуя вкусам мужа, Наталья Викторовна вместо супа с картошкой варила суп с репой.
На вокзал Гумилев приходил не позднее чем за час до поезда: «Вдруг его раньше времени отправят?»
Свой день рождения Гумилев не праздновал, но по-своему отмечал. Обычно 1 октября он отправлялся за город, в Пушкин, который по привычке называл Царским Селом, в Павловск или в Гатчину; гулял и обдумывал планы на будущий год. Праздник был не в октябре, а в марте, когда Лев Николаевич отмечал именины.
В первых числах марта Церковь празднует память двух святых по имени Лев. 5 марта – день Льва Катанского, сицилийского епископа, современника Карла Великого. Он прославился тем, что как-то обезвредил чародея Илиодора, смущавшего народ ложными чудесами: обвязал его шею омофором, повел к разведенному на площади костру и вступил в огонь. Чародей сгорел, а епископ остался жив. Но этого святого Гумилев не считал своим, к тому же 5 марта умерла Ахматова.
Именины свои Гумилев отмечал 3 марта, в день святителя Льва, папы Римского, который жил в V веке, во времена глубокого упадка Римской империи, когда варвары – готы, гунны, вандалы – опустошали уже не только провинции, но и вторгались в Лациум. В 452 году Лев остановил нашествие гуннов: встретился с их вождем Аттилой и убедил того повернуть назад. Как ему это удалось – неизвестно, но Гумилев полагал: раз Лев I сумел договориться с гуннами, значит, не смотрел на кочевников, как на звероподобных варваров, а находил с ними общий язык. Кроме того, Лев I был неутомимым борцом с ересями, в частности, воевал с манихейством. А Гумилев, посвятивший свою главную книгу «охране природной среды от антисистем», считал манихейство учением жизнеотрицающим, то есть антисистемным. Так что святой Лев был для Льва Гумилева не только небесным покровителем, но и своего рода предшественником.
