Во время «пунических войн» на стороне Гумилева выступили Надежда Мандельштам, Иосиф Бродский, Эмма Герштейн, Анатолий Найман и даже Михаил Ардов – практически все «еврейское окружение» Ахматовой, кроме Виктора Ардова. Эмма Гер штейн в суде так непреклонно защищала права Гумилева, что кто-то из «гумилевского» лагеря предложил читать ее фамилию как «Фрауштейн», то есть «фрау камень».
Но в шестидесятые годы Гумилев еще не разорвал отношений с друзьями-евреями. Напротив, евреи оставались в числе самых близких к нему людей. Эмма Герштейн запомнила характерный эпизод. Это было в тот самый день, когда тело Ахматовой привезли в Ленинград: «Гроб выносят и ставят на грузовик. На его высокой платформе уже стоит сын Ахматовой Лев Николаевич. В это время Надя (Н.Я.Мандельштам. – С.Б.) безоглядно бросилась к Леве, и там, на высокой платформе грузовика, они обнялись и плакали».
Правда, в восьмидесятые годы Гумилев как будто позабудет о помощи ахматовских друзей-евреев. Напротив, именно евреев он обвинит в своей ссоре с матерью. Достанется даже Эмме Герштейн. Ирину Пунину, своего заклятого врага, Гумилев тоже уличит в связях с мировым еврейством: «…всё имущество моей матери, как вещи, так и то, что дорого для всего Советского Союза, — ее черновики, было захвачено ее соседкой Пуниной (по мужу Рубинштейн) и присвоено ею себе».
Роман Альбертович Рубинштейн, человек милейший, особой роли в «пунических войнах» не сыграл. Судя по воспоминаниям Анатолия Наймана, муж Пуниной был скорее фигурой комической. Но Гумилев принципиально подчеркнул «еврейский след» в таком важном для него деле.
Фразу о «Пуниной (по мужу Рубинштейн)» Гумилев произнес в 1987 году, ему исполнилось уже семьдесят пять лет. Известно, что с годами одни пороки исчезают, другие же разрастаются, как поганые грибы. Гумилев семидесятых – восьмидесятых вновь обрел дурную репутацию. На сей раз не без оснований.
Михаил Давидович Эльзон, даже работая над первым научным изданием стихов Николая Гумилева, не решился обратиться к его сыну именно из-за репутации Льва Николаевича: «…я не рискнул в свое время обратиться к человеку, любимым высказыванием которого (по легенде) было: "Русскому больному – русский врач" (свидетельство заведующего редакцией издательства "Наука" В.Л.Афанасьева)».
Если верить радиожурналистке Людмиле Стеклянниковой, Гумилев даже говаривал, будто «у Сталина было одно правильное дело – дело врачей».
Встречались у Гумилева и другие высказывания в том же духе, но это самое поразительное. Он был уверен, что евреи всех талантливых русских «берут на заметку» и «не дают им ходу», по этой причине не дают хода и его трудам. Сергею Семанову, известному русскому националисту, Гумилев сказал однажды: «Вы же понимаете, почему меня так поносят евреи?»
Разговоры с Рогачевским, Семановым и Стеклянниковой относятся к первой половине восьмидесятых, когда труды Гумилева ругали и не пускали в печать почти исключительно русские – Новосельцев, Плетнева, Бромлей, Козлов, Ковальченко, Рыбаков, Чивилихин, Кузьмин, причем трое последних были русскими почвенниками, националистами. Евреи-гонители, евреи-критики или остались в прошлом (Бернштам), или появятся в будущем (Лурье, Шнирельман, Янов), но сама связь между национальностью и приверженностью к теории этногенеза, мягко говоря, сомнительна.
В сознании многих русских антисемитов тех лет еврейство соединялось с масонством. Название либеральной газеты перестроечных времен «Московские новости» Гумилев переиначивал в «Масонские новости», а Маргарет Тэтчер считал масоном «очень высокого ранга». Андрей Рогачевский записал несколько высказываний Льва Николаевича о зловещей роли масонов в русской истории: «"Пушкина погубили масоны (когда он [вступая в их общество] давал клятву, думал – это игрушки). Он писал патриотические вещи. Ему поставили ультиматум: или пиши то, что нам нужно, или мы объявим тебя стукачом. <…> Смерть Пушкина была выгодна только масонам – не царю же и не Бенкендорфу!" Я спросил, кому конкретно. В ответ прозвучало: "Например, Чаадаеву. Он был западником, принял католичество"».
Путь из евреев в масоны, а из масонов в католики изумляет, ведь масоны как раз были врагами католичества, а уравнивать западничество, еврейство и масонство и вовсе нелепо.
Быть антисемитом у нас – значит быть изгоем, непорядочным, «нерукопожатным» человеком, поэтому Инна Мееровна Прохорова в своих воспоминаниях о Льве Николаевиче решительно возражает всем недоброжелателям: «Нет ничего более чуждого Л.Н., чем антисемитизм…» Защищая Гумилева, Прохорова перекладывает ответственность на плечи Натальи Викторовны: «…не будучи в состоянии подняться до него – она постаралась опустить его до рупора собственных банальных националистических мыслей…» Рогачевский вспоминает, как после рассказа Гумилева о походе хазарского полководца Песаха на Киев Наталья Викторовна тут же прокомментировала: «Вот видишь, Лев, эти песахи уже тогда нам вредили!» Рогачевский, впрочем, не поддержал идею о «вредном влиянии» жены, но поведал о другой версии, ходившей тогда в кругах, близких ко Льву Николаевичу: на воззрения Гумилева «сатанинское влияние» оказал его «секретарь», некто К., под которым угадывается ученик Гумилева Константин Иванов.
Я не верю в сказки о «вредном влиянии», испортившем «хорошего человека». Гумилеву в год знакомства с Натальей Викторовной было за пятьдесят, с Ивановым он познакомился в 1976 году – Льву Николаевичу было уже за шестьдесят. Он всегда оставался человеком волевым, упрямым, убежденным в собственной правоте, и свои идеи Гумилев готов был отстаивать «от Сорбонны включительно до костра исключительно».
Эмма Герштейн прямо называла Льва Гумилева «антисемитом» и приписывала его антисемитизм влиянию бабушки, Анны Ивановны Гумилевой. Эмма Григорьевна знала Гумилева лучше, чем кто-либо другой, к ее словам стоит прислушаться.
Следствие по делу Николая Гумилева вел чекист Якобсон, а все «Таганцевское дело» курировал Яков Саулович Агранов (Соренсон), которого сам Дзержинский называл «инквизитором». Вот и получается, что русского поэта погубили два еврея.
[47]
Как могла Анна Ивановна относиться к убийцам своего сына? Что она могла сказать своему внуку, который вскоре после гибели отца почувствовал, что значит быть сыном контрреволюционера? Мы, конечно, знаем, что роль евреев, грузин, латышей в революции 1917 года велика, но все-таки это была именно русская революция и русский народ сыграл в ней роль исключительную, решающую. Среди следователей ЧК, ОГПУ, НКВД встречались русские, поляки, латыши, грузины. Дзержинский, Берзин, Ежов были не лучше и не добрее Агранова, Френкеля или Ягоды. Но легко говорить нам сейчас, легко анализировать спустя девяносто лет. А что должна была думать бедная Анна Ивановна? Как нам ее осудить?
Гумилева воспитали в благоговении к отцу. Как же он мог относиться к его убийцам? Конечно, он понимал, что преступления нескольких чекистов нельзя распространять на весь народ, но ведь человеком управляет не только рассудок, но и чувства.
