Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой.
Печальной ветхости картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
<…>
Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Гумилев искренне недоумевал, когда друзья порицали его. Он был убежден, что действовал правильно: «Вы все хотите, чтобы я страдал и не давал сдачи?!»
Ахматова поступила с Варбанец, своей несостоявшейся невесткой, намного страшнее. Несколько лет спустя после расставания с Гумилевым Птица узнала от мужа Марьяны, Алексея Козырева, о клевете, которую распространяла Ахматова. Анна Андреевна рассказывала и Льву, и Алексею, и своим «приближенным дамам», будто бы она узнала «из высоких источников (даже из документов!)», что Варбанец «была вызвана по делу Льва и на него клепала». Вот поэтому-то она, Ахматова, и вынуждена была Птице «отказать от дома».
Ахматова намекала сыну на неблаговидную роль, будто бы сыгранную Птицей, когда тот еще сидел в лагере. Гумилев тогда, кажется, не обратил на эти намеки внимания, но позднее поверил матери. В разговоре с Марьяной он, видимо, обвинил Птицу, за что тут же получил от Марьяны пощечину.
Однако слух продолжал жить, и бедная Птица была уверена, что ее имя навеки будет покрыто позором.
Из дневника Натальи Варбанец: «Конечно, после разрыва ей очень хотелось утешить Льва и удовлетворить его и свое самолюбие – но зачем клевета? Зачем эти выдуманные документы? <…> Это их благородная месть мне. <…> Как силен удар, нанесенный мне Анной… <…> Аннино измышление – а уж она-то знала цену клеветы! — останется на веки вечные прикрепленным к моему имени (кто ради меня станет рыть архивы, чтобы доказать, что этого никогда не было)».
Но суд истории, как ни странно, оказался справедливым. Версия Ахматовой не подкреплена ни одним источником, ни одним хоть сколько-нибудь убедительным доказательством. Доброе имя Варбанец восстановлено. А как же быть с клеветой? Возможно, Варбанец права, и Ахматова просто отомстила библиотекарше, которая посмела пренебречь вниманием ее сына. Но гораздо вероятнее другая версия, которой держатся составители сборника писем «И зачем нужно было столько лгать?» Татьяна Позднякова и Марина Козырева.
У людей, проживших много лет под угрозой доноса, ареста, тюрьмы, со временем формировалась шпиономания. Вспомним слова Надежды Яковлевны Мандельштам: «толпа гостей, из которых половина подослана». Шпиономания Ахматовой и Гумилева бросалась в глаза, особенно в поздние годы. Вероятнее всего, Варбанец стала ее нечаянной жертвой.
Своему учителю Наталья Варбанец осталась верна. Она составила и подготовила к печати сборник избранных статей Люблинского. В семидесятые Варбанец продолжала работать над каталогом «Античные авторы в изданиях XV века». Последний вариант (более девятисот страниц машинописного текста) после ее смерти считали утраченным. И только незадолго до 150-летнего юбилея Отдела редкой книги, когда решение об издании каталога наконец было принято, он легко нашелся у К.А.Козырева, наследника Н.В.Варбанец. Как будто ждал своего часа.
Наталья Варбанец до последних лет жизни работала в Отделе редкой книги. Вершина ее карьеры – должность главного библиотекаря. В 1972-м она защитила кандидатскую диссертацию. Люблинский не дожил до защиты, но черновой вариант диссертации успел увидеть и помог своей ученице последними советами. Через восемь лет после защиты в издательстве «Книга» вышла ее единственная монография – «Йоганн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе». Это небольшая, изящно оформленная книжка на мелованной бумаге, украшенная многочисленными иллюстрациями. Судя по этой монографии, Варбанец и в самом деле стала очень эрудированным и квалифицированным медиевистом, но литературного дара Наталья Васильевна была лишена. Книга изобилует интересными фактами, Гумилев бы из них конфетку сделал, но Варбанец пишет строго, сухо, академично.
Впрочем, даже самое сухое научное исследование в какой-то степени становится зеркалом души. Интересно, что добрая половина первой главы («Фантастический мир Средневековья. Книга и социальная борьба феодальной эпохи») посвящена средневековым ересям. А самого Гутенберга Варбанец тоже считает еретиком, по-видимому, немецким гуситом, а самое главное – средневековым просветителем. В XV веке просветители были, только они не отрицали «христианскую идеологию, а росли изнутри ее». Как будто в образе Гутенберга проступает портрет другого мужчины, единственно дорогого ей учителя: «Его миссия "добрых дел" была молчаливой: "служить просвещению христианского человечества…"».
Впрочем, в ее историческом портрете Йоганна Гутенберга можно разглядеть и черты самой Варбанец, ведь даже самый строгий ученый, случается, неосознанно передает герою книги коечто от себя. «Монашествующий в миру», Гутенберг не имел ни жены, ни детей, всю жизнь посвятив работе. Не так ли и сама Варбанец? Кабинет Фауста был для нее привлекательнее семейного очага.
Тем удивительнее, что Варбанец, опытнейшего и профессионального научного работника, уволили в 1982 году «по сокращению штатов».
Между тем до сих пор Варбанец помнят в Отделе редкой книги. Немногочисленным посетителям показывают рабочее место Натальи Васильевны в кабинете Фауста – стол и огромное старинное кресло. Сейчас кабинет Фауста находится за железной, вечно запертой дверью на первом этаже главного здания Российской национальной библиотеки. Старинные книги как будто хранят воздух осени средневековья, который Варбанец любила, наверно, больше всего на свете.
ЭММА
Осенью 1954 года, чуть раньше, чем Варбанец, Гумилеву написала Эмма Герштейн. С этого времени он с нетерпением ждал писем из Москвы. Отвечал без промедления: «Эмма, милая, родная», «Вы солнце и прелесть», «Милая, дорогая, неповторимая Эмма», «Умница!», «Наконецто!!!», «Милая, чудная Эмма», «Целую ваши ручки и Вас».
Эмма хорошо знала Льва, перепады его настроения от бурного воодушевления до мрачного отчаяния, любовь к цветистым фразам и непостоянство. Сколько раз он исчезал из ее жизни, даже не попрощавшись. Но обиды забылись, и какое женское сердце не дрогнет от всех этих «солнце» и «прелесть». Между тем переписка Гумилева с Эммой не стала параллельным почтовым романом. Сердце Льва по-прежнему принадлежало Птице. Но и Эмму он не обманывал. Если и лукавил иногда, то совсем чуть чуть: «Ваши сомнения и мысли о Птице просто ни к чему…» (14 июля 1955).
Брачные проблемы он обсуждал только с Птицей. Эмме ничего не обещал, о браке и речи не было. С Птицей Гумилев на «ты», с Эммой всегда на «вы». Но Гумилев был искренне благодарен Эмме за верность в беде и «толковые, вразумительные» письма. В письмах Эммы он находил все то, чего безуспешно добивался от Ахматовой и даже не пытался просить у Птицы: ясную картину происходящего вокруг его дела. Эмма проводила многие часы в очереди, чтобы добиться приема в прокуратуре, собирала письма ученых в защиту Гумилева. В это время Ахматова подолгу жила в Москве, время от времени возвращаясь в Ленинград, чтобы не потерять прописку. Наталья Варбанец постоянно жила в Ленинграде. Но письмо Ахматовой директору Эрмитажа М.И.Артамонову повезла в Ленинград москвичка Эмма. Наверное, Гумилев понимал, сколько времени и сил отдает Эмма его делу, но не мог удержаться от новых поручений.
