Рано утром теплоход причалил к пристани возле той самой рощицы, где Устинья когда-то пасла корову. Они шли оттуда пешком, вещи подвез на двуколке Божидар Васильевич, который подался из бакенщиков в почтари.
Устинья без труда открыла замок флигеля, и на нее пахнуло запахом древесины и мышами. За домом присматривала жена Васильича, Татьяна, но печку топила редко. На веранде Устинья обнаружила аккуратно сложенный штабель поленьев, о стекла билась уже ожившая муха. В комнатах было чисто, просторно и даже уютно.
Устинья всплакнула, обходя вокруг того места, где когда-то стоял дом. Строители засыпали обгоревшую землю опилками, кто-то, наверное та же Татьяна, воткнул луковицы ранних нарциссов. Они вот-вот должны были зацвести. Устинья надеялась уехать отсюда до того, как зацветут нарциссы — невмоготу ей было видеть эту, напоминавшую о былом красоту. Даже снотворные и транквилизаторы, на которых последнее время жила Устинья, не могли усыпить ее память.
Толя в тот же день взялся за дело. Пока Устинья жарила на электроплитке принесенную Татьяной рыбу, затопил в доме печь, сходил к колодцу за водой, починил плохо пригнанную дверь. Они молча обедали на веранде — для начала апреля стояла невероятно теплая погода. Устинья смотрела на бледное и серьезное Толино лицо и думала о том, что ему здесь наверняка понравится.
— Останешься? — спросила она, наливая в граненые стаканы чай.
— Наверное, — не сразу ответил Толя. — Нет, даже наверняка. Здесь лучше, чем я себе представлял.
— Еще не поздно посадить картошку. Я тебе помогу.
— Хорошо, — просто ответил он.
Спина напоминала о себе тупой ноющей болью, но Толя упрямо вскапывал вилами жирную, хорошо отдохнувшую в отсутствие хозяев землю. Дочь Васильича принесла два ведра семенной картошки и круглую корзинку лука. Это была полная молчаливая девушка с безвольным лицом. Устинья помнила ее маленьким ребенком. Она не разрешила Устинье «пачкать руки в навозе» и сама посадила картошку и лук.
Устинья сидела на веранде и смотрела на реку, полноводную, спокойную, несущую на своей спине разный хлам, всплывший в обильном половодье. Почему-то это место она считает своей родиной, хотя на самом деле родилась за тысячи километров отсюда на земле, ничем не напоминающей здешние края. Она с первого взгляда полюбила и реку, и холмы, сейчас уже слегка зеленеющие юной травой, и дом, которого больше нет. Кажется, Анджей тоже любил все это. Впрочем, его душа и по сей день оставалась для нее загадкой.
Толя здесь приживется, думала сейчас она. Быть может, даже женится. И жизнь в доме на берегу реки начнется сначала. Только уже в другом доме и другая жизнь.
Она встала и побрела в огород, где Толя загребал граблями лунки с картофелинами. Он был один. Устинья остановилась возле самой кромки пашни, с наслаждением и болью вдыхая запах весенней земли. Толя поднял голову и смотрел на нее, оперевшись обеими руками о ручку граблей.
— Хозяин. Настоящий хозяин, — сказала она и улыбнулась. — Я рада, что ты решил остаться. Ты не обидишься, если я завтра уеду?
— Не обижусь. Я посажу вас на самолет.
— Зачем? Сейчас самая горячая пора для земледельца. Знаешь, я вдруг вспомнила почему-то историю Каина и Авеля и эту первую пролитую на Земле человеческую кровь. Как ты думаешь, почему Господь отпустил Каина, не предав его смерти за убийство родного брата? Ведь весь Ветхий завет проникнут заповедью «око за око».
— Я тоже много думал об этом и даже спрашивал своих духовных наставников. Еще когда жил в обители. Ни один из их ответов меня не удовлетворил. — Толя застенчиво улыбнулся. — Я могу, конечно, ошибиться, но мне кажется, Господь уже тогда понял, что не будет всегда и все исполняться согласно его воле, что он сам виноват, обидев Каина невниманием к его бесхитростным дарам земледельца. Ему наверняка стало жаль несчастного. Словом, если верить Библии, Господь проявил слабость. Возможно, из-за того наша Земля впоследствии много раз умылась кровью.
— Выходит, ты допускаешь, что нашему Творцу присущи человеческие слабости? — Устинья слегка удивилась. — Вот, оказывается, почему ты ушел из обители.
— Бог, как вы помните, создал человека по своему образу и подобию. Значит, мы все похожи на него. Но Господь мудр еще и мудростью прожитых лет, а наша жизнь столь скоротечна, что мы зачастую умираем, почти не поумнев.
Толя вздохнул и снова принялся за работу. Устинья взошла на холм и долго стояла там с закрытыми глазами. Запахи всегда говорили ей больше, чем зрительные образы и слова. Она так любила этот запах фиалковой свежести ранней весны, но сейчас он причинял ей боль. «Я не хочу больше жить, — думала она. — Но я никогда не смогу покончить с собой, тем самым принеся горе близким. Я грешила и продолжаю грешить, живя под именем той, кого, можно сказать, убила своими руками. И мои дети не отвернулись от меня, узнав правду. Но, Боже мой, случись начать жизнь сначала, и я бы поступила точно так же. И ни за что не смогла бы оттолкнуть от себя Анджея…»
…Однажды он пришел к ней на рассвете. Она только уснула, измученная напрасным ожиданием. Скользнул под одеяло, прошептал:
— Меня все больше и больше влечет к тебе. Наваждение какое-то. Но когда я с ней, я про тебя забываю. Я так хочу ее, словно мы встретились всего несколько дней назад. Если б не ты, Юстина, я бы никогда ей не изменил. Неужели подействовал твой приворотный корень? Скажи, а ты сейчас делаешь что-нибудь для того, чтобы привязать меня к себе? Честно скажи.
— Да, — тихо ответила она. — Я все время думаю о тебе. Повторяю бесконечно: «люби меня, люби меня…»
— И я чуть ли не каждую ночь спускаюсь к тебе, словно меня кто-то ведет на веревочке. Это нечестно, Юстина.
— Я ничего не могу с собой поделать, — призналась она.
— И не делай. — Он положил ладонь ей на живот и сильно надавил. — С тобой я становлюсь ребенком. Я устал быть взрослым кормильцем семьи. Поверь мне, я не создан для этого.
— Ты создан для того, чтобы играть в мансарде Листа и поклоняться красоте. Но ты по крайней мере этого не скрываешь. Неужели ты сможешь… оставить их?
Анджей тихо рассмеялся.
— Когда-то я взял и бросил тебя. А потом снова к тебе вернулся. И ты меня приняла. Правда? И я не услышал ни одного упрека.
— Это бесполезно.
— Ты умная женщина, Юстина, за что я и люблю тебя. А все твои приворотные корни и молитвы — это чепуха. Но если ты им веришь, можешь продолжать в том же духе. — Он вдруг приподнялся на руках и внимательно посмотрел ей в лицо. — Когда-то ты была моей женой, а теперь стала любовницей. Как все странно в этом подлейшем из миров. Нет, мир ни при чем — подлец я. Настоящий подлец-романтик. Юстина, ты осуждаешь меня?
— Я тебя люблю, — едва слышно сказала она и добавила: — И буду всегда любить, что бы ты ни сделал.
Ночью поднялся ветер, и во флигеле стало холодно. Устинья лежала без сна и думала о том, что завтра вряд ли удастся уехать — пароход не сумеет пристать в такой ураган, ну а на телеге до автобуса часа три, если не больше. Да и автобус, говорят, нерегулярно ходит. Но почему ей так хочется уехать именно завтра? Ведь наверняка, вернувшись в Москву, она пожалеет, что не осталась здесь хотя бы еще на несколько дней.
