— Вот тут ты ошибаешься, Сусанна, — так же громко сказал Анджей. — Я бы ни за что на свете не согласился жениться на тебе, если бы твой отец был не тем, кто он есть.
— Но ведь ты узнал о том, кто он, всего час назад.
— Но час и минуту назад я вряд ли бы принял твое предложение. А теперь вынужден ответить на него согласием. Если хочешь знать, я самый тщеславный мужчина в мире. И ты, моя дорогая, очень здорово влипла, решив связать свою жизнь с моей.
Сьюзен внимательно смотрела на него, прищурив свои темно-карие глаза.
— Но я об этом почему-то нисколько не жалею, — тихо сказала она. — Я жалею об одном: что не встретила тебя раньше.
Она оказалась настоящей вампиршей, если подобное существует в природе. Анджей чувствовал, что с каждым днем теряет силы, но в то же время его ни на минуту не покидало ощущение удивительной легкости и довольства собой.
Терзания, обычно раздирающие на части душу интеллигента-романтика, остались где-то в прошлом. Он вспоминал о них равнодушно, памятью стороннего наблюдателя. Да и само прошлое в лице трех когда-то любимых им женщин его больше не волновало. Иногда снилась Юстина. Маша не снилась никогда.
Так прошло полгода. Однажды Сьюзен сказала:
— Я, кажется, забеременела. Я никогда не хотела иметь ребенка, но и не предохранялась, и все обходилось. Значит, это судьба, и я обязательно должна его оставить. У тебя есть дети?
— Дочь. Но я потерял с ней какую бы то ни было связь, — сказал Анджей. — Она живет в России.
— Ты любил ту женщину, которая ее родила?
— Да, — ответил Анджей, вдруг вспомнив Машу такой, какой увидел в первый раз в больнице.
— Значит, твоя дочь очень ранимое в эмоциональном плане существо. Наш сын будет совсем другим — мы не любим друг друга, не так ли?
— Это верно, — сказал Анджей. И он не покривил душой. Он на самом деле не любил Сьюзен. Ему вдруг показалось, что больше он никогда не сумеет полюбить.
Сьюзен родила близнецов — мальчика и девочку, — но оба младенца оказались хилыми. Вероятно, это случилось из-за того, что их занятия любовью продолжались до самого дня родов. Когда Сьюзен показали новорожденных, она надолго потеряла сознание. Очнувшись, потребовала, чтобы ей дали их покормить. Врачи пытались воспрепятствовать — дети были слишком слабы и лежали в барокамере. Сьюзен подняла настоящий скандал, и ее требование было выполнено. Она смотрела на двух смуглых младенцев, вяло почмокивающих ее длинные темные соски, и счастливо улыбалась. Она наотрез отказалась видеть мужа и отца. Оба ребенка, на удивление врачей, выжили, и Сьюзен поселилась с ними в загородном особняке Тэлботов, в котором выросла. Близнецов она назвала Эдвард и Сьюзен. Уже из дому она позвонила Анджею и сказала, что очень благодарна за все, особенно за детей, что все условия брачного контракта, разумеется, остаются в силе, что отец готов помочь ему издать новый роман и т. д. и т. п., но только пускай он, Анджей Ковальский, никогда не пытается искать встречи ни с ней, ни с ее детьми. Они будут Тэлботами, а не Ковальскими и, разумеется, стопроцентными американцами. В конце разговора, вернее, своего монолога, Сьюзен сказала, что поклялась жизнью своих детей, что к ней отныне не прикоснется ни один мужчина. И повесила трубку.
Анджей купил в Нью-Йорке квартиру — в те годы было очень престижно покупать недвижимость в крупных городах. Он ездил в «роллс-ройсе» и обедал в фешенебельных ресторанах. К женщинам его не тянуло, более того, он испытывал к ним чувство, похожее на отвращение. Писать он тоже не мог — собственная душа напоминала ему недавно опорожненный мусорный бак. Он поехал в Лас-Вегас, где в одну ночь проиграл двадцать тысяч долларов. На следующую ночь, возможно, он проиграл бы еще больше, но сломал бедро, поскользнувшись утром в ванной, и попал в больницу.
Здесь он впервые в жизни понял, что больше никому не нужен. Женщин, которые за него боролись, тем самым придавая ему в собственных глазах значимость, а также превращая его жизнь в увлекательное путешествие по стране любви, он бросил сам, испытав при этом минимум боли и страданий. Та, которая его не любила, но, повинуясь капризу, сделала своим мужем и подарила пожизненную свободу от заботы о куске хлеба, оставила его сама и тем самым заставила страдать самолюбие. Нет, он никогда не любил Сьюзен, но она была первой женщиной, его бросившей, а это, как и первая любовь, не забывается никогда.
Он лежал в стерильно белой, ничем не пахнущей палате со всеми необходимыми удобствами, за ним ухаживали люди, не испытывающие к нему никаких чувств, а лишь выполняющие за деньги свой профессиональный долг, и невольно вспоминал больницу в Вильно с ее холодным туалетом в темном конце коридора, старенькие простыни, тараканов, часто наведывавшихся в его тумбочку, Юстину… Увы, заплакать он не сумел.
…Мистер Тэлбот оказался весьма отзывчивым человеком и предложил своему формальному зятю место корреспондента в одной из газет его концерна. С условием, что мистер Ковальский выберет местом деятельности любую страну в Европе, Азии, Африке, Австралии или Латинской Америке. Анджей поехал на Ближний Восток — назревал конфликт из-за Суэцкого канала. Его репортажи с места событий пришлись по вкусу самому Тэлботу, и отныне Анджея стали посылать в самые неспокойные точки планеты. Его материалы о кубинской революции кое-кто был склонен считать прокоммунистическими, однако тот же Тэлбот счел их в высшей степени объективными.
Как-то, когда Анджей оказался в Нью-Йорке, тесть пригласил его пообедать в «Форум двенадцати Цезарей», куда звал самых почетных гостей. Двенадцать знаменитых римских мужей, запечатленные в бронзе, мраморе и красках, сурово и мрачно взирали на посетителей. Анджей невольно поежился под их тяжелыми, почти тевтонскими взглядами.
— Эти парни слишком серьезно относились к жизни и своей миссии в ней, верно? — сказал мистер Тэлбот, почувствовав настроение зятя. — Нам, американцам, есть чему у них поучиться. И в то же время я очень рад, что история нашей страны так коротка — мне кажется, Европа давным-давно изнывает под своим прошлым. Что вы думаете по этому поводу, друг мой? Ведь вы как никак европеец.
— Я давно стал гражданином мира, то есть космополитом, а если говорить языком античных римлян, то киником. Помните их девиз? Мир свой ношу у пояса. — Анджей невесело усмехнулся. — Было время, когда я мечтал об этом.
— Вы тогда жили в Советской России, не так ли? — поинтересовался Тэлбот.
Он внимательно вглядывался в благородные черты этого уже не слишком молодого человека, своего зятя, которого знал, главным образом, но его газетным репортажам.
— Да. И даже был какое-то время увлечен коммунистической идеей. Мне казалось, только коммунистическая Россия сможет избавить мир от фашизма. Мне и сейчас иногда кажется, будто в их идее есть что-то молодое, задорное и даже романтическое.
— И начисто отсутствует здравый смысл. — Тэлбот усмехнулся. — Как бы там ни было, я всегда интересовался этой страной, пытаясь понять ее народ. Как вы думаете, русские достойны того, чтобы мы, американцы, их поняли?
