— Завтрак готов, — сказал Сутягин, зная по собственному опыту, что на вопросы творческого человека обычно отвечать не нужно.
— А, иду. Когда выезжаем?
Сутягин взглянул на свои часы.
— Через тридцать две минуты. Можем попасть в пробку на Садовом.
Игорь обернул скульптуру большой белой тряпкой и обвязал толстой веревкой.
— Не знаю, кого из своих знакомых взять позировать на предмет физиономии. Разве что Принцессу?..
Принцессой звали девицу по имени Нина, служившую в «Национале» с ведома и согласия КГБ валютной проституткой. У нее было ангельски чистое выражение лица и уже начавшая расплываться роскошная фигура в стиле Мерилин Монро.
— Не стоит, — сказал уже на кухне Сутягин. — Я тебе покажу сегодня одну штучку. Вот она и есть настоящая принцесса, а не эта твоя шлюха. Думаю, она наверняка приедет проводить своего американца.
Они молчали всю дорогу до Шереметьева.
В Москве стояла гнетущая паркая жара.
Анджей заехал за Машей на такси. Она ожидала его на углу. Издали она показалась ему девочкой-подростком, и у него почему-то больно сжалось сердце.
«Зачем я уезжаю? — думал он, сидя рядом с ней на заднем сиденье жаркой, провонявшей бензином машины. — Кто меня там ждет? К черту роман. Ни один даже самый великий роман не стоит любви такой дивной женщины, как эта. Почему я не борюсь за нее? Ведь она если и не влюблена в меня, то только потому, что боится предать свое искусство. Что такое искусство? Выдуманные страсти, муки, радости. Обычно их выдумывают за неимением реальных». Он вспомнил Юстину и пожалел о том, что не повидался с ней в этот раз. Но прошлое стало для него уже давно закрытой книгой, и к Юстине сохранилось лишь чувство признательности и что-то вроде привычки. С появлением Маши он открыл новую книгу своей жизни.
— Не хочется уезжать, — сказал он, повернувшись и глядя ей в глаза. — Выяснилось, что я еще не утратил способности влюбляться. — Он взял ее руку в свою и крепко сжал. — Только не смейся надо мной, ладно? Я ровно в два раза старше тебя. А тебе нужно только твое искусство, да?
— Понимаешь, мне обязательно нужно что-то из себя представлять, — задумчиво сказала Маша и прижала его руку к своей щеке. — Пока я ничто. Сейчас мне вдруг с особенной силой захотелось добиться успеха. Глупо, правда? — Она слегка покраснела и улыбнулась. — Но я добьюсь всего, что задумала. Вот увидишь.
— Верю. И буду рад за тебя. Но, став примадонной, ты от меня отдалишься и будешь смотреть как на одного из толпы многочисленных поклонников.
— Никогда в жизни! — Маша даже немного рассердилась.
— Ну, в таком случае ты пришлешь мне билеты в ложу и будешь петь только для меня. Свою любимую Изольду. Черт побери, в юности я тоже бредил Вагнером и, помню, играл на рояле собственноручное переложение сцены смерти Изольды. Это было так давно и как будто в другом мире. Понимаешь, я всегда мечтал стать гражданином мира, а став им, почувствовал пустоту где-то внутри. Наверное, у каждого человека должна быть родина.
— Родина там, где ты любишь, — сказала Маша, сама только что открыв для себя эту истину.
— Откуда тебе это известно, девочка? — удивился Анджей. — Мне казалось, для того, чтобы это узнать, нужно прожить целую жизнь. Я ее уже прожил. Может, когда-нибудь я расскажу тебе о ней в подробностях, но скорее всего никогда не расскажу. Чужая мудрость все равно никогда не пригодится. Тем более что нам совсем ни к чему знать слишком много друг о друге — так будет легче расстаться. Хотя я совсем забыл: у тебя есть твое искусство, — сказал Анджей и, обняв Машу за плечи, по-дружески привлек к себе.
— А у тебя — роман.
— Я тебе позвоню и…
— Только не надо ничего обещать. Пожалуйста, не надо, — почти умоляющим голосом сказала Маша. Она вдруг отстранилась и забилась в угол машины.
На прощание она поцеловала его в губы и, резко оттолкнув от себя, бегом бросилась к выходу. Он не успел ответить на этот неожиданный поцелуй, о чем сокрушался всю дорогу.
— Я вас с удовольствием подвезу, — сказал Игорь, распахивая переднюю дверцу своего серебристого «мерса». Сутягина с ним не было — он велел ему ехать домой в такси. — Если, конечно, вы меня не боитесь.
Он дерзко и восхищенно смотрел на Машу и в то же время улыбался ей открытой мальчишеской улыбкой. Она казалась ему языческой богиней, сошедшей с полотна Боттичелли. Только в ней было больше жизни.
— С удовольствием воспользуюсь вашим приглашением. — Она села На переднее сиденье, надела темные очки и скомандовала: — Вперед! Время не ждет.
— Это точно. — Игорь с ходу нажал на газ. — Кого-то вы мне очень напоминаете. Очень.
— Надеюсь, не какую-нибудь там актрису, а? — Маша улыбнулась, хотя на самом деле ей хотелось плакать. — Почему-то всем, кто пытается за мной ухаживать, я напоминаю либо Гурченко, либо Савельеву, либо еще кого-то из наших. Но пока никто не догадался сказать мне, что я похожа на Одри Хепберн или Вивьен Ли.
— Вы на самом деле похожи на них обеих сразу. Лучезарные женщины. Правда, американка, на мой взгляд, худовата, и я бы ни за что не стал лепить ее в обнаженном виде. — Они притормозили на перекрестке, и он, повернув голову, долго всматривался в Машин профиль. Она наконец повернулась. — Снимите очки, — властно потребовал он.
Она повиновалась, поняв безошибочно, что он смотрит на нее всего лишь взглядом профессионала.
— Подходит? — деловым тоном спросила она.
— Да, — коротко бросил он. — Едем ко мне в мастерскую.
Она позировала ему до восьми вечера. Она была рада этому нежданно-негаданно свалившемуся на ее голову скульптору, в движениях которого чувствовалась настоящая одержимость творчеством. Люди подобного склада ей очень импонировали. Она вспоминала Эндрю и потихоньку вздыхала, представляя его в кресле самолета с закрытыми глазами. В голове звучала сцена смерти Изольды. Она была уверена, что и у Эндрю сейчас звучит в голове эта музыка.
Наконец Игорь воскликнул:
— Все! Я сам Господь Бог. Только он вылепил подругу Адаму, а не себе. Я эту богиню не отдам никому. Ни за какие деньги. Я вас замучил. Простите.
Она пила чай в большой, набитой всевозможным антиквариатом столовой и снова думала об Эндрю, о том, что под словом «любовь» подразумевается великое множество различных оттенков чувств и ощущений. Да, она любит Эндрю и поняла это с особенной силой именно сейчас, когда его больше нет рядом. Но эту любовь нельзя сравнить с той, которую она когда-то испытывала к Толе. Еще есть Ян, и к нему она порой чувствует очень странную нежность и влечение. Теперь Яна заслонил образ Эндрю. Нет, ей нельзя думать о любви. Ей нужно петь, учить все новые и новые партии, осмысливать образы своих героинь. Если у нее на самом деле есть талант, она будет, будет петь в том же «Ла Скала». Она клянется себе в лом.
