“Альберт Геринг однажды наткнулся на такую сцену, – вспоминает Жак историю, рассказанную его отчимом Альбертом Бенбассатом. – Штурмовики стояли с краю, а беснующаяся венская толпа потешалась над несколькими пожилыми женщинами, которые отмывали улицу. И Геринг просто подошел, снял пиджак, взял щетку у одной из женщин, опустился на колени и начал скрести сам. И когда эсэсовцы его схватили и потребовали у него документы, он им показал документы, и толпа быстро рассосалась”.
[65]
Для любого другого человека это было бы самоубийством. Страх, что тебя побьют, заставят почувствовать на себе участь гонимых или, еще хуже, отрежут от общества, пометят как одного из “них”, как правило, не давало обычному человеку заявить о своем несогласии. Но Альберт не был обычным человеком. Он был нацистской белой костью и при этом не боялся запятнать свой королевский статус подобными поступками. Говоря об этом, правда не следует недооценивать его смелость. Геринг или не Геринг, а любой человек, публично бросивший вызов авторитету среднестатистического штурмовика, в пылу момента мог навлечь на себя все ожидаемые последствия в виде побоев и ареста. Любой еврей, переживший те дни, сказал бы вам, что такое неповиновение было весьма чревато даже для Альберта Геринга.
На самом деле в следующий раз, когда он заступился за кого-то на улицах Вены, его даже арестовало гестапо. Альберт тогда пришел на помощь “семидесятипятилетней бабушке” еврея – владельца “Магазина красок С. Рабер на Верингерштрассе”, который осаждала толпа. Под улюлюканье и хохот группа головорезов СА повесила на шею женщины табличку с надписью “Я еврейская свинья”. Альберт оказался там случайно, и при виде происходящего с ним случился приступ ярости. Сработал его инстинкт исправления всякого зла. Он “силой продрался сквозь толпу” в самую гущу событий.
[66] “Я пришел и отпустил ее, причем между делом столкнулся с двумя людьми из СА: я их ударил и был немедленно арестован,” – объяснял потом Альберт лейтенанту Уильяму (Биллу) Джексону на допросе в Нюрнберге.
[67]
Альберт в отличие от большинства невольных клиентов СС недолго пробыл в заключении. Его быстро выпустили по причине фамилии и наличия влиятельных друзей, живших в Вене. Однако перед освобождением его предупредили, что “впредь такое не должно повторяться”.
[68] Он, видимо, не счел эти слова такой уж серьезной угрозой, поскольку эта двухходовка – ордер на арест и его последующая отмена – повторится с ним в общей сложности четыре раза на протяжении всей войны.
* * *
Звонок в дверь, и Жак встает, чтобы впустить пару специалистов, пришедших чинить кондиционер. “Здра-асте, вот и мы”, – говорит тот, что повыше, по-южному растягивая слова.
– Что он собирается делать? Говори, что он собирается делать? – Дорис спрашивает с озабоченностью и тревогой в голосе, неохотно оглядываясь и ища глазами кажущегося взломщика, который бродит по дому.
– Он собирается починить кондиционер. Ты что, не заметила, что слишком тепло? Прибор сломался, – говорит Жак усталым, но примирительным тоном.
– Я собираюсь наверх. Что он там забыл? – спрашивает Дорис, которая в этот момент переживает приступ паранойи, поскольку она видела, как ремонтники поднялись по лестнице, чтобы разобраться в проблеме.
– Чинит кондиционер, – повторяет Жак.
– Лучше нам самим пойти и посмотреть.
– Да, да, давай!
– Что ты ему сказал починить? – у подножия лестницы она снова оборачивается и переспрашивает.
– Кондиционер!!! – кричит Жак.
Да, болезнь Альцгеймера, конечно, мрачная и ужасная вещь, но Жак и Дорис, кажется, как-то смогли превратить ее в уютную семейную комедию. Он идет ей навстречу, насколько это вообще в человеческих силах, а она со всей еврейской матриархальной прямолинейностью неустанно подает свои убойные реплики. Рак легких, Альцгеймер, холокост… каким-то образом у Жака и Дорис получается заставить вас забыть обо всей трагичности этих вещей.
* * *
В Вене над семейством Бенбассатов стали сгущаться тучи – с каждым днем аншлюс представлял новую угрозу. Владелец пяти доходных домов Альберт Бенбассат до аншлюса сумел построить себе маленькую бизнес-империю. В свою очередь, аншлюс означал не только политическую аннексию – отъем, – но и экономическую. Либо компании с выкручиванием рук интегрировались в милитаристскую экономику нацистов, либо их как минимум заставляли работать в соответствии с нацистскими идеалами. Всего за несколько месяцев после аншлюса 50 % еврейских предприятий вынужденно прекратили свое существование.
[69] Для Бенбассатов это означало потерю всех пяти домов и оставляло им только небольшую виллу на окраине Вены. “Нацистская ипотечная компания”, как обозвал ее Жак, просто-напросто аннулировала свои кредиты. Учитывая зловещую политическую и общественную обстановку, по совету Альберта Геринга Бенбассаты решили весной 1938 года переехать в Румынию, в свободный от нацистов Бухарест.
На новом месте у Бенбассатов была гарантия, что Альберт, их ангел-хранитель, всегда под рукой – он теперь тоже жил в Бухаресте. Как вспоминает Жак, “дело было в основном в моральной поддержке, в чувстве солидарности, в знании, что в случае чего у нас есть свой влиятельный человек”. Эта новое спокойствие позволило маленькому Жаку вновь обрести какое-то подобие детства. Он помнит, как играл на водяных горках и в волновом бассейне в местном аквапарке, который, как ни странно, был спроектирован самим Альбертом Герингом. Кто знает, может быть, Альберт был человеком, спроектировавшим первый аквапарк в Европе, если не в мире.
Альберт нашел и еще один способ, как сделать жизнь Жака и его семьи в Бухаресте чуть более сносной. До аншлюса отчим Жака обладал обширной коллекцией очень редких и дорогих книг, “всех классиков”. Только что начавший читать самостоятельно Жак получал огромное удовольствие от них. Неожиданно всему этому пришел конец, когда в Вене Бенбассатам нанес визит представитель одного крупного немецкого книготорговца и потребовал уступить всю коллекцию за крохотную часть того, что она реально стоила. Поскольку книготорговец имел хорошие связи с местными нацистами, а отчим Жака никогда не поставил бы под угрозу безопасность своей семьи из-за кучи книг, сколь бы ни были они дороги его сердцу, ему оставалось только принять предложение.
