Да кто такие эти вампиры, чтобы врываться в ее замок и распоряжаться здесь, как у себя дома! Чтобы обижать ее родных и друзей! В то время, как она сама не могла их защитить…
Как хорошо она понимала Берту, бежавшую от всего этого. Понимала, но не прощала.
* * *
Генеральный оборудовали в Китайском Кабинете. За шелковыми ширмами разбили лазарет, где раненые залечивали ожоги. В основном, злословием. Не йодом же их мазать? За ночь вампиры надеялись хотя бы частично восстановить былую красу, а пока что передавали по кругу баночки с белилами. Созерцать алеющие рубцы еще пару часов никому не хотелось, атмосфера лепрозория не потворствует хорошему настроению. Каминные статуэтки, с выбритыми лбами и лукавыми полу-улыбками, взирали на остальных вампиров, которые разбрелись по углам и переговарились вполголоса, бросая испуганные взгляды на Мастера, восседавшего на кресле, массивном как трон. Лицо его было бесстрастным, но когти царапали деревянные поручни, снимая с них тонкую стружку. У его ног примостилась Изабель.
Уныние царило в стане врагов, ведь скоро они разбредутся спать, а никто до сих пор не был наказан. В том, что виновник всех неудач рано или поздно отыщется, не приходилось сомневаться. Одного взгляда на Мастера хватало, чтобы понять — приближается гроза. Небо затянуло плотными сизыми тучами, за ними ворочался гром, горизонт то и дело озаряли всполохи. Оставалось лишь дождаться того идиота, который пробежится с воздушным змеем, притягивая к себе молнии.
Ко всеобщему ликованию, в гостиную вошли двое вампиров, а за ними, шаркая, плелся Штайнберг. Все взгляды устремились на новоприбывших.
— Виктор, мы… — начал Готье, но взмахом руки Виктор велел ему замолчать.
— …не нашли их, — договорил он. — Я только что имел удовольствие помахать им вслед. Рано или поздно я их все равно поймаю, а сегодня мне уже недосуг. Зато вы привели моего старинного приятеля и не состоявшегося родственника. Тоже неплохо. Подойдите поближе, герр Штайнберг.
Растерянный, фабрикант сделал несколько шагов.
— Надеюсь, вы успели попрощаться со своим сыном? — полюбопытствовал вампир. По лицу Штайнберга пробежала судорога.
— Я не знаю, где он! Пожалуйста! Он не причинит вам вреда!
— В этом я уже убедился. Не пугайтесь так, любезный. Вы не сторож своим детям. Даже у самых лучших родителей порою вырастают скверные, непочтительные отпрыски. С сыном вашим я сам разберусь, да и с дочерью тоже. Уже предвкушаю встречу с ней.
Штайнберг заморгал, не понимая куда он клонит.
— Ваша дочь придет ко мне сама, — милостиво пояснил Мастер, — по доброй воле. А когда это произойдет, мир изменится, станет гораздо… интереснее.
— Что вы имеете в виду? Зачем вам моя Берта? — спросил фабрикант, едва устояв на ногах.
— Мне не нужна ваша Берта. Мне нужно Перворожденное Дитя. Мы устроим, скажем так, небольшой ритуал. Ничего страшного, даже наоборот — все получится прекрасно, не переживайте. А пока что можете присоединится к нашем развлечениям. Завтра мы устраиваем пикник в деревне, а вслед за этим можно навестить фабрику. Я ведь говорил, что интересуюсь вашим производством. У вас есть работники, герр Штайнберг?
Тот закивал.
— Отлично. Прикажете им собраться в одном из цехов.
— Зачем?
— А вы как думаете?
Поскольку фабрикант не отвечал, Виктор указал ему на свободное кресло и, прикрыв глаза, вернулся к декоративной резьбе по дереву. Но Штайнберг не двигался с места. Нахмурившись, он шевелил губами, будто перемножал шестизначные цифры в уме.
Конечно, Мастер прав. Он взрастил двух неблагодарных детей, из-за ослиного упрямства которых вынужден сносить такой позор. А ведь он всего-навсего хотел, чтобы его дочь росла настоящей барышней, в шелках и бархате. Чтобы его витийствующий сын не таскался в контору день за днем, не экономил на свечах, не трясся над каждым куском сахара. Стал был Леонард нести такую высокоморальную околесицу, если бы думал лишь о том, как не околеть с голоду и не влезть в долги? Законы звериные и человеческие! Что мальчишка в них понимает? А сам он и так всегда жил по-людским законам. Украсть, солгать, продать втридорога, отнять кусок хлеба у чужих детей, чтобы свои собственные могли есть шоколад — это как раз по-человечески. У подлости не звериный оскал, а человеческое лицо, причем вполне респектабельное.
Зато теперь он вампир, значит, обязан повиноваться новому своду законов, построенному на сказочках, прибаутках, и прочих финтифлюшках. Его и раньше от фольклора — да что греха таить, от литературы вообще — с души воротило, а сейчас еще пуще. Но ничего не поделаешь, раз назвался вампиром, соблюдай иерархию. Хочешь не хочешь, а придется поклониться своему господину, этому юнцу с самодовольной улыбочкой, который пообещал поквитаться с его сыном и совершить какой-то непотребный ритуал с его дочерью. Раз так закон велит… закон… Но что если Леонард прав? Если можно самому выбирать себе закон? Тогда он выбрал бы тот, что наиболее ему понятен. Но именно этот закон его и подвел! Штайнберг вспомнил далекий вечер, когда они с Виктором казались почти ровесниками, вспомнил глаза, в которых отражалась груда золота — глаза дракона, купившего себе деву — и понял, за что так тяжко наказан. Он согрешил против Экономики. Волшебное золото не годится на роль стартового капитала, так что все нажитое богатство — лишь порождение фантазий. Реальными были только его дети, которых он больше не увидит. Зато можно уйти так, чтобы в памяти их остаться честным человеком.
— Нет, — произнес Штайнберг неожиданно.
Виктор обернулся. Остальные тоже посмотрели на фабриканта, как Валаам на болтливую ослицу.
— Вы что-то сказали? — переспросил Виктор.
— Сказал, — просипел Штайнберг, давясь от страха и все же не останавливаясь, — Я никогда так не поступлю! Они мне не рабы, ясно вам? Я с ними договор заключал! И ни один из моих работников не заслужил такой… такой штраф! У нас капитализм, а не феодальная система трех сословий! Рыночные отношения, слыхали про такое понятие? Законы рынка! Сначала свое дело откройте, а потом указывайте, как мне управлять МОЕЙ фабрикой! — кричал он, подстегивая себя с каждым словом, пока не оставил позади и страх, и инстинкт самосохранения, и вообще все чувства, кроме беспредельной, полыхающей ярости. — Двадцать лет вы измывались надо мной и теперь решили, что я предам своих детей и вступлю в ваши ряды! Ненавижу вас, ненавижу, ненавижу!
Молчание звенело, как гонг. Опомнившись, фабрикант пошатнулся и, не подхвати его Готье, без чувств рухнул бы к ногам Виктора. Мастер сокрушенно покачал головой. Ну что за бестолковая семейка! Из тех олухов, которым дай моток пряжи, так вместо того чтобы связать из нее свитер, они совьют себе удавку.
— Изи, — лениво произнес он. — Не хочешь поиграть с нашим гостем?
— Что я должна сделать? — услужливо спросила Изабель и подошла к фабриканту, буравя его взглядом.
