А тем временем дамы Анны завершали украшение ее свадебного наряда. Результат оказался не менее впечатляющим, чем платье для обручения. Услышав, что король приближается, Анна вышла из своего павильона в богатом платье из золотой парчи. Как и Генрих, она надела шапочку, украшенную жемчугом, а на шее ее красовалась цепь, украшенная такими огромными камнями, что «они сверкали на все поле»
[320]. Все ее дамы были одеты столь же роскошно. Свадебное торжество являло собой весьма яркое зрелище для собравшихся толп — хотя люди уже привыкли к свадьбам Тюдоров, но такого они еще не видели. Казалось, что Генрих пытается ослепить всех, чтобы люди не поняли, какой фарс разыгрывается перед их глазами.
По иронии судьбы именно эта, столь нежеланная для Генриха свадьба была описана наиболее подробно и хвалебно. Торжество началось рано утром 6 января, через три дня после прибытия будущих супругов в Гринвич. Пышные празднества и церемонии должны были обмануть даже самых проницательных гостей. Все должны были считать, что свадьба — настоящая радость для обеих сторон.
К девяти часам Генрих и Анна уже были мужем и женой. Прослушав мессу, оба разошлись по своим покоям, чтобы подготовиться к свадебному пиру. Генрих сразу же сменил свадебный костюм (очень красноречивая деталь, о которой наивно упомянул Холл), Анна же осталась в том же платье. Только затем она переоделась в неуклюжее платье, которое, по словам хрониста, «напоминало мужскую мантию с длинными рукавами, подбитую драгоценными соболями». Когда все пышные церемонии завершились, Анна и ее новый супруг удалились, чтобы «отдохнуть»
[321].
Если на людях король исполнил свой долг достойно, то в личных покоях все вышло иначе. В записях касательно правления Генриха сохранился подробный рассказ о том, что произошло в брачную ночь. Невесту и жениха уложили в постель с традиционными церемониями. Оба казались счастливыми и возбужденными. Как только слуги вышли, Генрих начал гладить тело Анны, пытаясь «пробудить в себе страсть», но отвращение было слишком сильным. И дальше этого дело не пошло. Всю ночь молодожены целомудренно проспали в одной постели. На следующее утро Генрих покинул Анну и поспешил в собственную спальню, где известий уже с тревогой ожидал Кромвель. Министр робко спросил, как королю понравилась новая королева, на что Генрих ответил: «Ты знаешь, что она и прежде мне не нравилась, но теперь она не нравится мне еще больше!» Он продолжал: «В ней нет ничего красивого! И пахнет она отвратительно!»
Неприятнее всего Кромвелю было услышать рассказ Генриха об определенных «знаках», которые свидетельствовали о том, что Анна не была девственницей: «Я ощупал ее живот и груди, и, насколько я могу судить, она должна быть уже не девой». Эта мысль не позволила королю консумировать брачный союз: «Я утратил всякую смелость и желание продолжить свои попытки, — сказал он Кромвелю и снова добавил: — Я оставил ее такой же девой, какой и нашел ее»
[322]. Нет никаких подтверждений тому, что Анна не была девственницей. Скорее всего, Генрих специально заявил так, чтобы иметь возможность аннулировать брак на основании прежней помолвки невесты. Намекнув на имеющийся у невесты сексуальный опыт, он вполне мог запустить этот процесс.
Но неспособность Генриха консумировать брак могла иметь и другое объяснение. Он был вдвое старше своей невесты, и в последние годы его любовный пыл заметно угас. Хотя он продолжал придворные любовные игры, но уже давно никто не говорил о его любовницах. Вполне возможно, что он стал импотентом. Короли гордятся своей сексуальной мощью еще больше, чем обычные мужчины. И это не простое тщеславие — это важно для продолжения династии. Хотя Генрих так страстно желал аннулировать этот брак, что был готов публично признаться в своей неспособности и претерпеть все унижения, он изо всех сил подчеркивал, что это связано исключительно с Анной, а не с его собственной физической слабостью. Своему врачу, доктору Баттсу, он говорил, что у него каждую ночь случаются две поллюции, и старался сделать так, чтобы эти слова стали достоянием общественности
[323]. Но чем сильнее он протестовал, тем менее убедительно звучали его слова.
Рассказ Анны о брачной ночи показывает, что она была абсолютно невинна. Она поверила в то, что невинные ласки Генриха — это и есть консумация брака. Ей даже казалось, что она уже беременна. «Как же я могу быть девственна, если каждую ночь возлежу с королем? — спрашивала она у придворных дам. — Вечером он целует меня, берет за руку и говорит: „Покойной ночи, мое сердечко“, а поутру снова целует меня и с улыбкой произносит: „С добрым утром, милая“. Разве этого не достаточно?» Графиня Ратленд заметила: «Мадам, должно происходить еще кое-что, а то не видать нам принца Йоркского, которого так ждет все королевство»
[324].
Побеседовав с дамами, Анна вскоре поняла, что в ее браке что-то идет не так, и решила исправить ситуацию. Для начала она спросила совета у Томаса Кромвеля, разумно решив, что он — самое заинтересованное в консумации ее брака лицо. Не самая приятная тема для человека, который более привык разбираться с юридическими и финансовыми делами, и Кромвель постарался уклониться от разговора. Он обратился к лорду-канцлеру Анны, графу Ратленду, чтобы тот посоветовал ей, как «разжечь страсть» в муже
[325]. Кромвель поговорил и с женой Ратленда, которая служила в личных покоях Анны, чтобы та докладывала ему о сексуальной активности королевской четы.
В то же время Кромвель посоветовал помощнику хранителя королевского стула, Энтони Денни, нашептывать монарху слова ободрения и «при каждом случае хвалить [Анну] его королевскому величеству». Задача была незавидная, и бедолага Денни вскоре признал свое поражение. Генрих выбранил любопытного слугу, но признался: «Он обмолвился ему, как слуге, которому привык доверять секреты… что он никогда… не сможет преодолеть себя и познать ее плотски»
[326].
Через несколько месяцев, когда законники Генриха пытались добиться аннулирования брака, король призвал Денни в качестве свидетеля его «неспособности и нежелания осуществить брак». Король был уверен, что его слуга «даст правдивые показания; ибо я никогда не испытывал любви к женщине, на которой женат; и если она имела девство, то я никак не лишил ее этого достоинства истинно плотским актом»
[327]. То, что Денни мог знать наверняка, консумировал ли его царственный хозяин свой брак, вскрывает интимный характер отношений слуги и короля.
