Несмотря на подозрения Модржинской, обращение советских кукловодов с Филби внешне не изменилось. Горскому приказали вести дела с британскими шпионами «таким образом, чтобы поддерживать в них убеждение, будто мы им безоговорочно доверяем». И вот сложилась поистине странная ситуация: Филби сообщал Москве правду, ему не верили, но позволяли думать, что верят; он обманывал британцев, чтобы помочь советской разведке, подозревавшей и в свою очередь обманывавшей его. Доверие Москвы к Филби переживало взлеты и падения; порой его считали подозреваемым, иногда ему все-таки верили, а временами — и то и другое одновременно.
Великобритания и СССР были союзниками с того момента, когда Гитлер напал на Советский Союз летом 1941 года. Филби мог утверждать, что, передавая информацию Москве, всего лишь помогает союзнику и поддерживает «борьбу единого фронта против фашизма». Его коллеги в МИ-6 и УСС вряд ли бы с ним согласились. Лондон и Москва уже начали обмениваться весьма ценной информацией, но в крайне ограниченном формате, поскольку обе стороны продолжали относиться друг к другу с глубоким подозрением. А Филби отсылал в Москву такие секреты, передача которых Сталину не могла присниться его боссам из МИ-6 даже в страшном сне: отвлекающие маневры, подлинные имена агентов и руководителей операций, а также подробное (и выдающее всех с потрохами) описание всей структуры секретной службы. Кроме того, существовала опасная вероятность — так и не подтвержденная, но и не опровергнутая, — что в советскую разведку проникли немецкие шпионы и информация, добытая «кембриджской пятеркой», отправлялась обратно в Берлин. Если возможность такого развития событий и приходила в голову Филби, она его, по-видимому, не волновала. Он был предан Москве, а как Москва поступала с предоставляемой информацией, его уже не касалось. Он понимал, что совершает государственную измену, шпионя на иностранное государство, и знал о грозивших ему последствиях. Если бы его поймали, то почти наверняка судили бы по закону 1940 года «О государственной измене», что означало бы смертную казнь.
Смерть тоже входила в условия игры. Филби принял ликвидацию своих горячо любимых советских кураторов с молчаливым непротивлением истинно верующего. Более дюжины шпионов, перехваченных благодаря расшифровкам из Блетчли-парка, окончили свою жизнь на виселице или перед расстрельной командой. Британская разведка вовсе не была выше того, чтобы «шлепнуть» вражеского шпиона, если воспользоваться жизнерадостным эвфемизмом, популярным в МИ-6. Впоследствии Филби утверждал, что «и его скромный вклад помог выиграть войну», поскольку на его счету большое количество немецких жизней. Хотя и вел свои сражения из-за стола, но считал себя бойцом, рискующим не меньше, чем на фронте. Но по мере того, как война приближалась к кульминационной точке, шпионская карьера Филби входила в новую и куда более кровавую фазу, во время которой он помогал уничтожать уже не нацистских шпионов, а обычных мужчин и женщин, чьим единственным преступлением было несогласие с избранной им политической доктриной. Вскоре Филби начал убивать во имя коммунизма, а Николас Эллиотт, сам того не ведая, помогал ему в этом.
Главным противником Эллиотта в стамбульской шпионской битве был высокий, лысый, учтивый юрист по имени Пауль Леверкюн, носивший очки и, возможно, имевший гомосексуальную ориентацию. Оторванный от своей уютной судебной практики в Любеке, чтобы стать шефом абвера в Турции, Леверкюн не очень-то годился на роль куратора. Он изучал право в Эдинбургском университете и работал в Нью-Йорке и Вашингтоне. «Подверженный перепадам настроения и нервный», он не любил Турцию и, как многие офицеры абвера, особо не задумывался о жестокости и вульгарности нацизма. Он больше смахивал на ученого, нежели на шпиона. При всем при том он был первоклассным руководителем и, как выяснил Эллиотт, достойным противником со значительной агентурной сетью, куда входили немецкие экспатрианты и турецкие информаторы, а также русские бандиты, персидские головорезы, арабские стукачи и даже один египетский принц. «Город наводнен их агентами», — предупреждало одно из донесений УСС. Германия взломала дипломатические коды Турции еще в самом начале войны. Шпионы Леверкюна, его наводчики и приманки обнаруживались повсюду, где можно было разжиться секретом. Хильдегард Рейли, привлекательная немецкая вдова американского офицера, практически дежурила в «Таксиме», где «мастерски усугубляла разговорчивость британцев и американцев». Вильгельмина Варгаши, белокурая голубоглазая венгерка, несла вахту в баре «У Элли», где ей, по слухам, удалось соблазнить не менее шести солдат союзнических войск. Леверкюн курировал агентов на Ближнем Востоке, собирая информацию о войсках союзников в Палестине, Иордании, Египте и Ираке, а также засылая шпионов в Советский Союз, чтобы они раздули там революционный пожар против режима Москвы, — то же самое пытались сделать и ЦРУ с МИ-6 после войны.
Деятельность Эллиотта часто приводила его в Анкару, где он останавливался в посольской резиденции в качестве гостя Нэтчбулла-Хьюджессена. В таких случаях предупредительный британский посол даже одалживал Эллиотту своего личного камердинера, албанца по имени Эльеса Базна, чтобы тот помог ему одеться к ужину. «Я отлично его запомнил, — впоследствии писал Эллиотт, — невысокого роста, кругленький, с высоким лбом, густыми черными волосами и большими висячими усами». Прежде чем примкнуть к обслуживающему персоналу британского посольства, Базна побывал мелким преступником, слугой в югославском посольстве и камердинером немецкого дипломата, который уволил его, застав за чтением своих писем. Кроме того, Базна шпионил на Германию.
У сэра Хью Нэтчбулла-Хьюджессена выработалась опасная привычка приносить документы домой, в посольскую резиденцию, в своей вализе для официальных бумаг и читать их в постели, прежде чем сдать на хранение. Посол Эллиотту нравился, но впоследствии он согласился, что того следовало «немедленно отправить в отставку» за столь вопиющее нарушение правил безопасности. Разведав, что именно читает его босс перед сном, Базна смекнул, что сможет на этом заработать. В октябре 1943 года (примерно в то время, когда Эллиотт впервые столкнулся с Базной, который как раз вешал на плечики его смокинг) камердинер-албанец вышел на связь с немецкой разведкой и предложил передать им фотографии документов в обмен на круглую сумму. В течение следующих двух месяцев Базна отправил десять посылок с документами, за что получил значительное вознаграждение, которое аккуратно припрятал, не догадываясь о том, что немцы предусмотрительно рассчитались с ним фальшивыми купюрами. Почти не говоривший по-английски Базна понятия не имел, какие именно секреты выдает, но ему было известно значение слова «секрет»: донесения о дипломатических попытках Великобритании втянуть Турцию в войну против Германии, внедрение в Турцию представителей союзнических сил и помощь США Советскому Союзу. Албанский шпион, получивший от немцев кодовую кличку Цицерон, предоставлял им даже запись решений, принятых Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным на Тегеранской конференции, и кодовое название предстоящей высадки союзнических войск в Нормандии — операция «Оверлорд». Эффект от подобных откровений был ослаблен немецким скептицизмом: поскольку высшее военное командование Германии было серьезно введено в заблуждение маневром, отвлекшим их внимание от Сицилийской операции (знаменитая операция «Фарш», когда тело «утопленника» с фальшивыми бумагами подбросили на испанский берег), некоторые его представители подозревали, что Цицерон может оказаться еще одной британской ловушкой, призванной навести их на ложный след в переломный момент войны. Радиоперехваты, осуществленные Блетчли-парком, а также шпион в министерстве иностранных дел Германии в конце концов уведомили британцев об утечке информации в британском посольстве в Анкаре. Подозрения вскоре пали на Базну, и тот, почуяв неладное, свернул свою шпионскую деятельность. Он пережил войну и впоследствии пробовал судиться с правительством Западной Германии, когда обнаружил, что с ним расплатились бумажками вместо денег. Он давал уроки пения, продавал подержанные автомобили и закончил свои дни, служа привратником в одной из убогих гостиниц Стамбула. Афера Цицерона стала крайне досадным для Великобритании промахом и еще одним доказательством того, насколько глубоко окопались в Турции немецкие шпионы. Впоследствии британская пропаганда пыталась утверждать, что Базна был двойным агентом, но Эллиотт не имел никаких иллюзий на этот счет. «Информация, полученная Цицероном, полностью соответствовала действительности, — писал он, — и правда заключается в том, что дело Цицерона — возможно, самая серьезная утечка дипломатической информации в британской истории».
