Совместное расследование ФБР и МИ-5 пока что не позволило опознать шпиона под кодовой кличкой Гомер. Несмотря на высокий уровень поставляемой Гомером информации, следователи, по-видимому, были убеждены, что крот в британском посольстве — кто-то из обслуживающего персонала, привратник или слуга. Покинув Вашингтон в 1948 году, Дональд Маклин отправился в Каир в качестве советника и заведующего канцелярией в британском консульстве. Его поведение становилось все более странным — сказывалось напряжение, вызванное двойной жизнью, — и все же никто и представить не мог, что этот светский, изысканный английский дипломат может оказаться советским шпионом. Сын бывшего министра, выпускник частной школы и Кембриджа, член «Реформ-клуба», он оставался вне подозрений. По словам Филби, его защищал «некий врожденный умственный фильтр, который упорно не допускал мысли о том, что уважаемые члены истеблишмента могут заниматься подобными вещами». Но подобные предпосылки не могли защищать вечно. Следователи копали все глубже, а Филби тем временем держал Москву в курсе их действий. «Маклин должен как можно дольше оставаться на своей должности», — ответил московский Центр, заметив, однако, что, возможно, придется эвакуировать его, «прежде чем ловушка захлопнется».
Филби подумывал и о собственной страховке, сознавая, что если расшифровки в рамках проекта «Венона» разоблачат Маклина, то подозрения падут на всех, с кем тот имел дело, и след в конце концов может привести и к нему самому. Он деликатно намекнул МИ-5, что хотел бы расширения своих полномочий в Вашингтоне — якобы для повышения эффективности, на самом же деле — чтобы с более близкого расстояния наблюдать за расследованием дела Гомера. «Он явно чувствует, что нуждается в расширении сферы деятельности, — писал Гай Лидделл. — Мне показалось, что я правильно понял его желание, выраженное в форме предположения, что нам вообще-то совершенно не нужен представитель в Вашингтоне, он, мол, и сам прекрасно справится». Шеф контрразведки МИ-5 воспротивился завуалированному предложению Филби представлять как МИ-5, так и МИ-6, хотя и не подозревал о его тайных мотивах. Кроме того, Филби добивался от лондонского Ш, чтобы тот заранее уведомлял его о любых прорывах в расшифровке, ведь так «у нас будет больше времени для изучения материала», а при необходимости — больше времени для бегства.
Брак его снова трещал по швам. Клан Филби по-прежнему рос, но хотя Ким и говорил Николасу Эллиотту, что «пятеро детей наполняют его родительской гордостью», рождение еще одного ребенка усложнило жизнь Эйлин, и она снова стала проявлять признаки нестабильности. Теперь она уже пила почти столько же, сколько и ее муж. Их отношения пережили еще один тяжелый удар, когда пришло письмо от Гая Берджесса с бодрым заявлением: «Сейчас вас удивлю. Я только что получил назначение в Вашингтон». Берджесс попросил разрешения остановиться у Филби «на несколько дней», пока он подыскивает себе жилье. Эйлин пришла в ужас. «Я слишком хорошо его знаю, — писала она друзьям. — Он так и останется у нас в доме».
Берджесс по-прежнему работал в Форин-офисе, хотя остается загадкой, как он умудрился не потерять работу в столь солидной и респектабельной организации. За свою карьеру — скорее запятнанную, нежели пеструю — он успел поработать в новостном отделе, помощником заместителя министра в Форин-офисе и в отделе Дальнего Востока. Все это время он передавал русским любые секретные документы, попадавшие ему в руки, забирая их с работы вечером и возвращая утром, после того как советские кураторы снимут с них копии. Берджесс был все таким же занятным, как прежде, и по-прежнему являл собой ходячую беду в самом чистом, беспримесном виде: похвалялся шпионскими контактами, даже не пытался скрыть свои беспорядочные гомосексуальные связи и неизменно влачил за собой шлейф хаоса. Обычно он был пьян и нередко оскорблял людей, особенно высокопоставленных. Он не платил по счетам, ввязывался в драки, опознавал сотрудников МИ-6 в общественных местах, а в Гибралтаре ушел в такой запой, что местный сотрудник МИ-5 не смог скрыть изумления: «Не думаю, что даже в Гибралтаре мне доводилось видеть, чтобы кто-то выпил такое количество крепкого алкоголя за столь краткий промежуток времени». Как-то раз Берджесс затеял драку с коллегой из Форин-офиса, грохнулся на мраморные ступени Королевского автомобильного клуба и раскроил себе череп, после чего его поведение стало еще более вызывающим. Берджесс постоянно пребывал на грани увольнения. Тем не менее его назначили представителем по связям с прессой британского посольства в Вашингтоне, а эта работа требовала деликатности и такта, на которые он по природе своей не был способен. Доходило до смешного: Гай Лидделл упорно утверждал, что Берджесс «не из тех людей, кто стал бы сознательно передавать конфиденциальную информацию неуполномоченным особам». Коллеги надеялись, что «эксцентричные выходки» Берджесса (кодовое обозначение его гомосексуальности) в США будут менее очевидными. Однако глава отдела безопасности Форин-офиса предупреждал сэра Роберта Маккензи из службы безопасности в вашингтонском посольстве, что, когда в городе Берджесс, надо быть готовым к еще худшим эскападам. Кто-то услышал, как Макензи буркнул: «Что значит — еще худшим? С козлами?»
Если перспектива прибытия Берджесса в Вашингтон тревожила некоторых чиновников, то Эйлин была просто в ужасе. Но Филби настаивал на том, что старого друга надо принять со всей душой, а жить он может в цокольном этаже дома. Протесты Эйлин вылились в яростную ссору, о которой обе стороны тут же сообщили в Швейцарию Эллиотту, в связи с чем тот написал: «Зная, что это неизбежно обернется бедой — и помня о пьяных гомосексуальных оргиях Берджесса в Стамбуле, когда он тоже останавливался у них, — Эйлин сопротивлялась его приезду, но в конце концов, как обычно, подчинилась желаниям Филби». Берджесс примчался в столицу США и ворвался в дом Филби, точно какой-то особенно разрушительный и беспокойный метеор. «Последовали неизбежные эпизоды пьянства и бесчинств, — писал Эллиот, — подвергавшие брак [Филби] тяжелому испытанию».
Впоследствии Филби оценивал свое решение приютить Берджесса как проявление преданности. Они дружили более двадцати лет, вместе пришли к коммунизму и были крепко повязаны своей службой Советскому Союзу. Берджесс был одним из тех немногих людей, с кем Филби мог говорить открыто. Он заверил посольство, что будет «присматривать» за ренегатом; эта сложнейшая задача начинала казаться почти разрешимой, когда Берджесс оказывался под одной крышей с Филби. У Кима был и собственный повод радоваться прибытию Берджесса в Вашингтон. Как сотрудник, ответственный за связи с прессой, Берджесс мог совершенно свободно путешествовать, не вызывая нареканий; это значило, что, действуя в качестве курьера, он сможет передавать информацию советскому куратору Филби в Нью-Йорке — Валерию Макаеву. Вскоре после прибытия Берджесса Филби рассказал ему об охоте на Гомера и растущей угрозе разоблачения Маклина; случись это и признайся он во всем, последствия могли быть катастрофическими.
Филби не видел Маклина с конца войны, но их давняя дружба не нуждалась в особых подтверждениях; Берджесс знал Маклина гораздо лучше, а кроме того, приходился близким другом Энтони Бланту; близкое знакомство Берджесса и Филби было очевидно; Блант также состоял в контакте с Маклином. Разоблачение Маклина позволило бы МИ-5 быстро установить связи между шпионами, и цепочка подозрений в конце концов привела бы к Филби.
