Элеанор провела бессонную ночь в ожидании, гаданиях и борьбе с «чудовищным страхом», что ее жизнь изменилась раз и навсегда. Еще до рассвета «Долматов» поднял якорь и вышел в море. Он покинул порт явно впопыхах, так как часть груза осталась лежать на пристани. А еще он оставил члена экипажа, совершенно пьяного латышского моряка Вилли Мариса, который, проспавшись, обнаружит, что потерял удостоверение личности и свой корабль в придачу. Филби стоял у поручня, укутав шею вестминстерским шарфом, наблюдая за тем, как над скрывающейся бухтой занимается рассвет, и отлично понимая, что «связь с Англией порвана навсегда».
Прошло уже три года после того, как Конго получила независимость, а градус зашкаливал: к гражданской войне добавилась еще «холодная война». Что и продиктовало назначение сюда Эллиотта. Впоследствии он будет утверждать, что был в Браззавиле и собирался пересечь реку Конго, когда пришла шифровка об исчезновении Филби, предписывавшая ему незамедлительно вернуться в Бейрут. Однако скорость, с какой он появился в городе, позволяет предположить, что он находился где-то поблизости. Эллиотт тотчас сделал вывод: «Филби растворился в голубой дали (или, лучше сказать, красной)». Он нашел Элеанор близкой к истерике, она решила, что ее мужа похитили или того хуже. Через несколько дней она получила загадочное письмо, якобы от Филби (за ним последуют другие), с намеком на некое секретное журналистское задание: «Передай коллегам, что я совершаю затяжной тур по стране». Тон письма был очень странным, у Элеанор даже сложилось впечатление, что оно написано под давлением. А в кругу местных журналистов распространилось мнение, что Филби не ведет никакого журналистского расследования, а просто запил или развлекается с какой-то любовницей. А вот МИ-6 придерживалась другой точки зрения. Поспешное отплытие грузового судна «Долматов» ясно указывало, в каком направлении и каким образом скрылся Филби. Русский след подтвердили банкноты, обнаруженные в его сейфе: серийные номера совпадали с номерами банкнот, которые бейрутский банк недавно выдал советскому дипломату.
Эллиотт постарался успокоить Элеанор, не выдавая того, что знал. «Она его любила, в этом нет никаких сомнений, и не подозревала, что он предатель», — написал Эллиотт. Филби исчез «при обстоятельствах максимально для нее болезненных», но Эллиотт еще не готов был открыть Элеанор, что ее муж — советский шпион, который ей постоянно лгал, точно так же, как лгал Эйлин в своем первом браке и как лгал самому Эллиотту на протяжении их дружбы. Впрочем, он позволил себе один намек: «Ты же понимаешь, что твой муж не был обычным человеком?» О том, насколько он был необычным, ей предстояло узнать совсем скоро.
Через несколько недель в дверь квартиры на улице Кантари постучал неряшливо одетый незнакомец и, молча вручив ей конверт, сбежал вниз. В конверте обнаружилось письмо на трех машинописных страницах, подписанное «С любовью, Ким»; в нем ей предлагалось полететь в Лондон, чтобы сбить со следа возможных наблюдателей, а там по-тихому сходить в офис «Чешских авиалиний» и купить билет до Праги. После этого ей надо выйти из дома на улочку, уходящую к морю, «выбрать на стене место повыше, с правой стороны» и написать белым мелом точную дату и время вылета. Письмо следует сжечь после прочтения. Элеанору сразу охватили подозрения и паника, она была «уверена, что Кима похитили», а ее заманивают в ловушку. В действительности план был настоящий, хотя и неосуществимый: в прессе уже начали писать о загадочном исчезновении Филби, за Элеанор приглядывали, и сама мысль о том, что она может вот так запросто подняться на борт и полететь в Чехословакию, была до смешного наивной. После некоторых колебаний она рассказала о письме Эллиотту, а тот посоветовал ей «ни в коем случае не встречаться с незнакомыми людьми вне дома». Затем он прокрался на эту улочку и мелом написал на стене дату и время вылета, «чтобы проверить, как работает система, и вызвать замешательство в стане врага». Это был первый выпад в своеобразной дуэли сквозь «железный занавес».
Новость о Филби-перебежчике, как пожар в сухом лесу, распространилась по обе стороны Атлантики, вызывая шок, замешательство и ожесточенный обмен взаимными обвинениями. Защитники Филби в МИ-6 находились в ступоре, а его очернители в МИ-5 негодовали, что ему позволили ускользнуть. В ЦРУ озадаченно качали головами по поводу очередного провала британской разведки. Гувер пришел в ярость. Как написал один из офицеров МИ-5, «в секретном мире многие поседели за один день. Вдруг узнать, что человек, которым ты восхищался, с которым ты пил, предал все на свете. Сколько агентов и операций провалено! Это было прощание с молодостью и невинностью и наступление мрачной эпохи». Артур Мартин, которого изначально предполагалось послать в Бейрут, чтобы учинить допрос Филби, негодовал: «Нам следовало туда отправить целую команду и хорошенько его прижать, пока был такой шанс». Точка зрения, что Филби был заранее оповещен другим советским шпионом, внедренным в британскую разведку, пустила корни в МИ-5 и привела к многолетней охоте на «крота», порождавшей паранойю и недоверие во всех уголках организации. Даже Эллиотт попал под подозрение. Допрашивать его было поручено Артуру Мартину. «Но после долгих объяснений Эллиотт сумел убедить дознавателя в своей невиновности».
Десмонда Бристоу, протеже Филби со времен Сент-Олбанса, с тех пор неуклонно поднимавшегося по служебной лестнице в МИ-6, это известие ошеломило: «Он был моим боссом и во многих отношениях моим учителем в искусстве шпионажа. Мысль о том, что он советский агент, не укладывалась в моей голове. Дезертирство Филби навсегда повисло облаком сомнения над моим настоящим, прошлым и будущим». Дик Уайт, по рассказам, узнав об этой новости, «пришел в ужас». «Мне в голову не могло прийти, что, согласившись на иммунитет, он сбежит из страны», — сказал он. А Эллиотту признался: «Зря мы снова открыли это дело. Одни неприятности». Уайт то ли был неподдельно огорошен случившимся, то ли просто подыгрывал. С Филби они, конечно, оскоромились, зато решили проблему. Коллеги отмечали, что глава МИ-6, хотя и выражал удивление по поводу дезертирства Филби, вовсе не казался «разочарованным».
На Эллиотта возлагалась деликатная и крайне неприятная миссия: сообщить новость Джеймсу Энглтону. Если ФБР знало о конфронтации в Бейруте и признании Филби, то ЦРУ до сих пор держали в полном неведении. «Я постарался смягчить удар, позвонив Джиму Энглтону, — позже говорил Эллиотт, — но опоздал». Тот уже публично негодовал, в душе же был подавлен. Ему, как и Эллиотту, предстояло «взглянуть страшной правде в глаза и признать, что его британский друг, герой и учитель был высокопоставленным агентом КГБ». Его, маститого шпиона, обвел вокруг пальца настоящий супершпион. Долгие застолья, на которых выбалтывались секреты, смерть и исчезновение множества агентов, посланных вести тайную войну с советским блоком, — все это было частью жестокой игры, в которой Филби одержал победу без особых усилий. Это болезненное открытие будет иметь далеко идущие последствия для Америки и всего мира. Пока же Энглтон принялся переписывать историю, изображая дело таким образом, будто он с самого начала подозревал Филби, держал его под наблюдением и давно бы поймал в ловушку, если бы не некомпетентные действия британской разведки, — небылицы, которые он будет упрямо распространять до конца жизни. Но правда хранилась в досье. Каждая из тридцати шести встреч с Филби в ЦРУ между 1949 и 1951 годом была застенографирована и распечатана отдельными меморандумами Глорией Лумис, секретаршей Энглтона; каждый разговор в ресторане «Харвиз» был добросовестно записан на пленку. Каждое слово Энглтона, сказанное Филби, определявшее человеческую и политическую цену их дружбы, существовало на бумаге, а все бумаги хранились в архиве под непосредственным контролем шефа американской контрразведки Джеймса Энглтона. Спустя годы ЦРУ предприняло внутреннее расследование: все файлы исчезли. «Я их сжег, — признался Энглтон офицеру МИ-5 Питеру Райту. — Это был тот еще компромат».
