— Да, мы феи! — приосанилась Харриэт. — Гляди — я наколдую тебе сахарную мышь.
Не дав ему опомниться, она сунула руку в бертин карман и извлекла оттуда зеленую мышь с обломленным хвостом. Мальчишка был сражен.
— Пошли, — призывно махнул он, засовывая леденец за пазуху. Харриэт вприпрыжку побежала за ним, но Берта не разделяла ее рвения.
Ситуация с самого начала ей не понравилась. Какая мать отправит своего отпрыска ночью на поиски фей? Не иначе как святочных рассказов начиталась.
Но когда Берта наконец увидела непутевую мамашу, то засомневалась, умеет ли та вообще читать. В полутемном переулке, у обшарпанной стены, стояла женщина в лохмотьях. Лицо ее выглядело так, словно его выстирали, как следует отжали, да так и высушили, не разгладив. В глазах играл пьяный блеск. К ней и кинулся мальчишка.
— Я привел их, ма!
— Молодчина, Томми, — иссохшая рука потрепала его по затылку.
Берте захотелось и рвануться вперед, и бежать прочь отсюда, не разбирая дороги. Оба порыва были настолько сильны, что она не смогла сдвинуться с места.
— Вы, значится, феи, — в пропитом голосе нищенки не было и тени удивления.
— Угу, — кивнула Харриэт.
— А чудо покажешь?
Сосредоточившись, девочка вперила взгляд в лужу у обочины. Тонкий ледок вдруг треснул, вода почернела и забурлила, со дна всплыла коряга, опутанная водорослями.
— Как насчет пары кувшинок? — шепнула ей Берта.
Девочка зажмурилась и сжала кулачки, но вместо цветов на поверхности воды появился дохлый карась.
— Не получается! — Харриэт готова была разреветься, но мать и сын дружно захлопали.
— Ой, ма, глянь, прям как пруд у нас дома!
— Красотень, — согласилась женщина и пояснила Берте, — мы возле кожевенной мастерской жили, милочка.
Дети подбежали к луже и швырнули в воду какую-то щепку. Берта же осталась возле нищенки, которую присутствие незнакомой барышни ничуть не смущало. Клянчить деньги она тоже не пыталась. Просто оперлась о стену и пристально смотрела на детей, которые по очереди дули на щепку, чтобы плыла побыстрее.
— Ты не человек, — ни с того, ни с сего сказала нищенка. — Что ты такое?
— Вампир, — брякнула фроляйн Штайнберг, застигнутая врасплох.
— Она? — нищенка кивнула на Харриэт, которая была так увлечена игрой, что пару раз прошлась по воде.
— Привидение. Утопленница. Но как ты про меня узнала?
— Я вижу… разные вещи.
— У тебя, наверное, много старших сестер, — догадалась фроляйн Штайнберг, а ее собеседница осклабилась, показав зубы, редкие и бурые.
— Шесть. Поэтому-то на меня приданого и не хватило. Это только в сказках седьмые дети такие везучие. А я вот вышла за пропойцу, а как подох он, перебралась сюда вместе с Томми. Думала, в столице счастья попытать. Но какой там!
Она зашлась в кашле, прикрывая рот краешком куцей шали.
— Тебе нельзя оставаться на улице! — забеспокоилась Берта. — Пойдем, я отведу тебя в ночлежку. Ведь есть же какие-то заведения!
— Есть, почему не быть. Только не примут меня туда. Потому что я виски нализалась. И еще из-за этого.
Скривив губы, она показала Берте край шали, насквозь пропитанный кровью. Вампирша покачнулась. Хотелось упасть и закопаться в снег. Так глубоко закопаться, чтобы оказаться в другом полушарии.
— Все из-за пуха, — с какой-то пьяной невозмутимостью пояснила нищенка. — Я как приехала сюда, устроилась скоблить кроличьи шкурки. Платят шиллинг за пять дюжин. Скоблишь их тупым ножом, а пухом потом перины да подушки набивают. Пух летает повсюду, в горло лезет, в нос, в глаза. Кажется, что даже на языке начинает расти. А потом кашель меня одолел, а хозяева, известное дело, прогнали. Ну, чего так смотришь? Не знала, что такая работенка бывает? Не самая худшая, кстати… Тебе вообще сколько лет?
— Двадцать один, — автоматически отозвалась Берта.
— А на самом деле?
Вампирша задумалась. Прошлый день рождения она не отмечала.
— Двадцать два.
Нищенка почесала острый подбородок, как будто что-то высчитывая.
— Все равно, ты, небось, богачка. Вся нечисть такая, деньги к рукам так и липнут. Пообещай, что позаботишься о моем Томми. С тебя не убудет. А в обмен…
Нагнувшись, она зачерпнула пригоршню снега и, размотав шаль, потерла свою давно не мытую шею. Запахло грязным телом, но другой запах перебил его, такой заманчивый запах! Такой сладкий! А женщина, ухмыльнувшись, посмотрела вампирше прямо в глаза. Тогда Берта, уже не в силах сносить ни ее молчаливой насмешки, ни своего желания, зарычала:
— Как ты смеешь со мной торговаться, смертная? Я сама возьму все, что пожелаю!
И зажала рот, в котором уже не помещались клыки, и напряглась, чтобы задержать чудовище, рвавшееся на свободу. Чудовище, которое произнесло эти слова ее голосом.
Нищенка покачала головой.
— Если бы ты хотела, ты давно бы сожрала и меня, и Томми. Но ты этого не сделала, потому что ты…
— Не надо!
— Хорошо, хорошо, не буду… ну чего ты, а? Какая нечисть пошла малахольная, — заметила нищенка, обнимая Берту и похлопывая ее по плечу. — Ну, все, успокойся. Все, все, девочка.
— Я позабочусь о твоем сыне и так, и без… Обещаю.
— Я тоже обещаю, — из ниоткуда перед ними возникла Харриэт. — Я всегда приглядывала за соседскими ребятишками!
— Вот какая ты умничка, — похвалила ее женщина, — а теперь ступай к Томми, а то он без тебя заскучал. Почему бы вам взапуски не побегать? Вон там, у перекрестка.
Помахав детям вслед, она скосила глаза на вампиршу. Та по-прежнему закрывала руками лицо.
— Лучше мне с ним не прощаться. Есть в прощании что-то окончательное. А я не хочу, чтоб он запомнил меня такой.
— Я не трону тебя, — хрипела вампирша. — Я вообще не пью человеческую кровь. Рядом со мной люди в безопасности.
— Правда?
Обе помолчали.
— Вот ведь невезение какое, — проронила нищенка в пустоту.
Только тогда Берта догадалась. Она приложила руку к впалой груди нищенки, пальцами вслушиваясь в ее дыхание.
— Ты знаешь, когда это произойдет?
— До сегодняшнего дня было предчувствие, что в следующую среду. Но не сразу, ох как не сразу. И в какой-нибудь канаве, не иначе. Но час назад что-то изменилось. Теперь мне кажется, что даже не будет больно, — она снова посмотрела на вампиршу. — Ведь не будет?
— Конечно, не будет, — прошептала Берта, и женщина пошире распахнула глаза, впуская долгожданный сон. Когда клыки распороли ей шею, и хлынула кровь, она уже ничего не чувствовала.
