Бумаги интересовали его гораздо меньше, но и на них он в конце концов обратил внимание.
«Ежели ты читаешь сие, я не умер, но воплотился в тебе, и стали мы единым целым. Ты потомок мой. Имя твое мне неведомо, но ведаю я, что ты мужчина, поелику токмо наследник мужеского пола может сию шкатулку открыть. Внимай же, любезный потомок, и да будут мои советы небесполезны тебе и к мирскому почету тебя да приведут. Честь, долг и смирение, кои людишки во все века добродетелями почитали, суть тенеты для слабых волей…»
Губы мальчика шевелились, старательно проговаривая непонятные слова. Медленно, как звезды на вечернем небосводе, проступал их смысл.
В первую очередь его заинтересовал тот факт, что кроме него коробку никому открыть не под силу. Только его кровь приводит ее в действие, а больше ничья. Значит, в ней можно столько всего упрятать! И коллекцию мраморных шариков, и перочинный ножик, и карикатуры на учителя, сделанные когда тот спал за кафедрой, причем так неподвижно, что рисовать с него можно было не портрет, а натюрморт. А еще яблок напихать! Наверняка они там долго не сгниют, ведь листки бумаги казались такими свежими, что страшно было их переворачивать — вдруг размажешь чернила? Чтобы не искушать судьбу, послание он отложил подальше.
То было блаженство. Вцепиться бы зубами в каждую минуту и высосать счастье до последней капли, пока не останется от нее лишь сморщенная оболочка.
Из глубины веков ему улыбался родной человек, который оставил Генри первый в его жизни стоящий подарок. Которому было до него дело.
Оглядываясь назад, вспоминая, как когда-то он елозил голыми коленками по полу и крутил коробку так и эдак, мистер Генри Томпсон содрогался от омерзения. Самому себе он напоминал дикаря, готового расстаться с пригоршней алмазов ради пары блестящих пуговиц. Настоящее-то сокровище заключалось не в коробке, а в словах!
Вспоминая тот день, он словно наблюдал себя со стороны. Жалкий взъерошенный мальчишка пускал пузыри от счастья в комнате с заляпанными кровью обоями. Как хорошо, что миг восторженной глупости не затянулся! Стоило только свести все воедино!
«Ричард Томпсон» гласила подпись. Его предок. Но кем он был? И — Генри вновь потрогал искромсанные половицы — что с ним произошло?
На дне ниши она заметил еще листок, пожелтевший и сложенный вдвое. Наблюдая за метаморфозами коробки, Генри не обратил на него внимание. Теперь же развернул и, разгладив на колене, вчитался. Находка оказалась бульварной листовкой. Такие листовки освещают какие-нибудь знаменательные события. Из-за старинного шрифта, где буквы «s» походили на «f», создавалось впечатление, будто автор отчаянно шепелявит. Генри прищурился. Но уже рамочка вокруг текста, где живописно переплелись могильные кирки и берцовые кости, не предвещала ничего хорошего.
«Касательно обстоятельств СМЕРТИ м-ра Томпсона, ловца воров, и НАСИЛИЯ, учиненного над его супругою.
Сего августа в 19е число, в вечернем часу, жильцы дома на улице ***, что в *** приходе, заслышали ужасные крики. Рассудив промеж собою, что крики оные доносятся из апартаментов мистера Ричарда Томпсона, соседи сочли за благо выяснить, не учинено ли в его доме какое душегубство. Долго стучали они в дверь, но поелику никто не открывал и не чая уже застать хозяев живыми, взломали ее. В сенях увидели они служанку, почивавшую глубоким сном. Пробудившись же, она их в хозяйский кабинет проводила, где застали они картину столь натуре противную, что несколько человек так на месте и сомлели.
Мистер Томпсон лежал посереди комнаты, платье на нем было изодрано, так же и обои на стенах, а мебель была изломана вся, будто ее нарочито крушили. Пятна кровавые виднелись повсюду, однако же, как коронер на другие сутки заключил, в самом трупе крови не было ни единой капли. На шее под челюстью зияла преглубокая рана, точно кто-то из оной раны всю кровь его изъял.
Супруга мистера Томпсона на софе возлежала и пребывала в беспамятстве от лютого страху и от насилия, коим душегубец ее предерзостно оскорбил. Платье ее так же было в лоскутьях, но сии нескромные обстоятельства непозволительно и разглашать. Автор сего послания почитает за чудо, что малолетний сын Томпсонов пребывал в пансионе, в противном случае и он пал бы жертвою сего невиданного злодейства.
Доселе остается неизвестным, кто сей варварский поступок учинил. Однако автор полагает, что поелику мистер Томпсон прослыл превосходным ловцом воров и многих из сего гнусного племени на эшафот отправил, душегубы с ним поквитались, для коих целей привели с собою балаганного медведя. Сей же зверь, известный свирепым нравом, всю мебель в комнате сокрушил, покуда душегубы мистера Томпсона убивали и его супругу жестоко мучили.
При жизни мистер Томпсон славно порадел ради общего блага. Весьма прискорбно, что его звезда закатилась столь преждевременно, память же о нем никогда не умолкнет.»
Памфлет был украшен оттиском медведя с цепью на шее, но Генри вспомнил совершенно отчетливо, что медведи кровь не пьют. Буквально на прошлой неделе он отвечал про них на уроке естествознания.
Вспомнил он и тех, для кого кровь является насущным продуктом. На переменах мальчишки пугали друг друга дешевыми книжонками, позаимствованными у старших братьев, которых куда больше интересовали девы в полупрозрачных пеньюарах, чем твари, склонившиеся над ними. У тварей были лохматые гривы, блуждающий взгляд и клыки размером с ятаган.
Вампиры.
Ричарда Томпсона убили вампиры.
Они же сделали что-то непонятное, но явно нехорошее с его женой. Поколотили ее и порвали ей платье.
Растопырив пальцы, Генри провел рукой по полу. Показалось даже, что именно его ногти оставляют рваные раны на паркете. Но расстояние между царапинами было слишком велико. Ну и лапищи у них! А он сам еще такой маленький! Такой маленький, слабый и глупый!
Ненавижу!
Хотелось биться головой об пол, чтоб слезы навернулись на глаза, но они застряли где-то в груди, застыли острыми кристалликами соли и разъедали ему душу.
Ну и ладно. Ну и пусть так. Не надо рыданий, не надо выспренних речей и траурных повязок, опущенных штор и дурацких кокард на конских головах. Как там говорил его пращур? Тенеты, а? Узнать бы еще, что такое «тенеты,» но, наверное, дрянь еще та. Ну их! Только месть. Пусть он и не бросил пригоршню земли на гроб того, кто не поленился написать ему письмо, зато он найдет его убийц. И поквитается с ними! Обязательно поквитается. Вот увидите.
Зажав коробку подмышкой, Генри спустился вниз.
— Что с твоими глазами? — рассеяно бросила тетушка, но тут же вернулась к изучению моли. За сто с лишним лет, проведенных обособленно, эта моль доэволюционировалась до невиданных размеров. Знай о ней Дарвин, включил бы ее в «Происхождение Видов.»
— Ничего.
— Нашел что-то?
— Да, нашел. Кого-то, — еле слышно добавил Генри.
Своего деда. К чертям собачьим все «пра,» всю эту вереницу дураков, отделяющих его от единственного умного человека в их роду. И не только умного, но и справедливого! Героя, державшего в страхе весь преступный мир Лондона — вот кем он был! И он во всем был прав.
