Требование русских сдать город со всем гарнизоном маршалы отмели сразу же, как в корне неприемлемое. Они «объявили единодушно, что лучше погребут себя под развалинами Парижа, чем подпишут такую капитуляцию». Затем начался долгий и достаточно бесполезный разговор с подсчётами, кто в каких сражениях побеждал, как складывался общий ход войны на различных её этапах — о том говорил в основном Мармон… Беседа грозила затянуться, но вдруг раздалась орудийная и ружейная пальба. Собеседники вскочили на ноги, с недоумением глядя друг на друга. Первой мыслью у каждого было, что русские нарушили перемирие и вновь идут на штурм города…
Тишина возвратилась столь же внезапно, как и разорвалась. Вскоре в трактир вошёл французский офицер, доложивший маршалам, что русский генерал Ланжерон
[120], ещё не уведомленный о заключении перемирия по причине своей отдалённости от главных сил, взял с боем Монмартрские высоты.
«Рано поутру [18 (30) апреля] император Александр отправил к нему адъютанта, повелевая тотчас и не смотря ни на какие препятствия, идти на Монмартр. Ланжерон, ночевавший у Блан-Мениля, уже был на марше к Монмартру. Услышав на заре сильную пальбу у Лавилета и не получая никакого приказания от Блюхера, он, как опытный воин, сам собою решился идти туда, где слышалась пальба. После некоторой задержки от распоряжений Блюхера он одолел все затруднения и подошёл к Монмартру. Государь повторил ему повеление взять Монмартр. Ланжерон возложил исполнение дела на сподвижника своего Рудзевича
[121], и в десять минут Рудзевич взял Монмартр приступом. Из 30-ти защищавших его орудий 29 досталось победителям. Тогда получил граф Ланжерон повеление Императора Александра прекратить военные действия, ибо переговоры о сдаче Парижа уже были в полном ходу. Граф Ланжерон поставил караулы у Парижских застав, расположил войска по уступам Монмартра и взвёз на него 84 орудия, обращенные против Парижа. Обняв Рудзевича и благодаря вверенные ему войска, граф Ланжерон, обыкновенно весёлый, сложил на груди руки свои и в каком-то грустном раздумье смотрел с Монмартра на Париж, где проводил он беззаботно молодость свою и куда судьба привела его опять, после бесчисленных испытаний на полях битв. Весь тот вечер был он грустен. Понимаем грусть его. Сколько различных чувствований должны были исполнять сердце вождя русских на Монмартре, вождя — некогда Версальского царедворца!»
Стало ясно, что положение осаждённого Парижа существенно осложняется… И вот как писал о произошедшем далее Орлов:
«Это обстоятельство, непредвиденное ни с той, ни с другой стороны, могло бы поколебать мужество менее испытанное, чем то, каким отличались оба маршала, и, доведя до отчаяния, принудить к принятию предложений наших. Но они продолжали упорствовать, и граф Нессельроде решился возвратиться к союзным государям за новыми полномочиями и перенести театр переговоров на Сен-Шомонский холм. Итак, мы отправились в сопровождении одного французского генерала, помнится, Лапуанта, которому маршалы вверили судьбу войск и города; он должен был привезти им ультиматум союзников»
.
К тому же, как потом стало известно, генерал вёз с собой личное послание императора Наполеона австрийскому фельдмаршалу князю Шварценбергу.
Тупость и двуличие австрийских политиков и военачальников вошли в те времена в поговорку. Нет смысла ворошить печальные события 1805–1807 и ряда последующих годов, когда союзники подставляли под удар русскую армию. Вот и теперь французский император построил расчёт на легковерии и корыстолюбии австрийцев. В письме своём он уверял князя, что между ним и его тестем, австрийским императором, начались секретные мирные переговоры, и уже почти подписан договор, так что Шварценбергу было бы лучше отвести свои войска от Парижа… Однако фельдмаршал, предвкушая скорую победу, усомнился в выгоде такого соглашения и передал письмо Александру и Фридриху Вильгельму. Нейтрализовать австрийцев Наполеону не удалось.
Совещание у русского императора было недолгим. Парламентёры, граф Нессельроде и Орлов, также присутствовали на нём. Хотя все понимали, что удержать французскую армию в Париже и заставить её положить оружие не удастся, было решено продолжать переговоры в том же направлении, чтобы добиться от неприятеля большего числа уступок и к тому же задерживать подход парижского гарнизона к Наполеону. С целью разобщить силы неприятеля предполагалось предложить французам выводить войска из города по частям и в различных направлениях…
Около 19 часов вечера парламентёры с русской стороны вновь прибыли к Виллетской заставе. Опять начались безрезультатные переговоры: маршалы решительно отказывались, чтобы войска покидали Париж по частям, так же как и не соглашались уходить по Бретанской дороге — в сторону, противоположную от той, где пребывал Наполеон.
Уже через час стало ясно, что переговоры окончательно зашли в тупик, и Мортье заявил, что убывает к войскам, готовить город к обороне. Тогда граф Нессельроде, которому Орлов объяснил, что штурмовать Париж ночью не представляется возможным, решил возвратиться к аванпостам в сопровождении Парра и Петерсона. Михаил должен был остаться в городе — в качестве заложника от внезапного нападения союзных сил на столицу Франции. Карл Васильевич так и пообещал Мармону: «Нападение на Париж не будет возобновлено до тех пор, пока полковник Орлов не переступит через русские аванпосты».
Таким образом, Михаил оказался единственным представителем обещанной императором Александром I «Европы, ночующей в Париже».
«Наши поехали в лагерь, а я последовал за герцогом Рагузским в Париж, куда мы и въехали через несколько минут после того, — вспоминал Орлов. — Мы ехали верхом и медленно, в глубочайшей тишине и темноте. Слышен был только раздававшийся топот лошадей наших, и изредка несколько лиц, беспокойных, волнуемых тревожным любопытством, являлось в окнах, которые быстро открывались и опять закрывались. Улицы были пусты; казалось, бесчисленное народонаселение Парижа бежало из него; но оно находилось только в оцепенении. Сами мы, в руках у кого находилась участь такого множества людей, сами мы походили на тихую патруль, объезжавшую улицы оставленного города. Каждый из нас был погружён в мыслях, и мне не приходит на память, чтобы сказано было в продолжение этого переезда хоть одно слово, которое бы стоило быть сохранено. Однажды маршал Мармон подозвал к себе одного из адъютантов и тихим голосом отдал ему какой-то приказ. Адъютант отправился. И через несколько минут мы услышали в соседней улице шум, причиняемый отрядом, идущим с пушками. Этот шум не прекращался во всё продолжение переезда нашего; его направление совершенно утвердило меня в первой мысли моей, что оба маршала, не желая подвергнуть Париж бедствию, которое бы неминуемо навлекло на него сопротивление, несогласное с их силами; не желая также увидеть себя вынужденными к эксцентрической ретираде, которая могла бы их лишить возможности соединиться с Наполеоном, решились, с общего согласия, выйти из города на их естественную коммуникацию»
.
