…Десять дней в Париже не потрясли Вяземского — все-таки он попал в город своей мечты далеко не юношей, — но на многое открыли ему глаза. Конечно, у Парижа масса достоинств — это и свежие устрицы, «как мать их родила», и лавки с фруктами (все время хочется что-нибудь съесть), и десятки газет — «Gazette de France», «La Presse», «La France», «La Quotidienne», «La France Litteraire», — и то, что можно свободно курить на улице (в Петербурге это запрещено — из боязни пожаров)… Но было и то, с чем трудно смириться, что казалось нелепым и даже глупым. Например, «шатающаяся грязь в грязных блузах» — рабочие, которые ведут себя весьма вольно и ходят, где пожелают. Плохие парикмахеры. Портные, которые шьют хоть и аккуратно, но слишком долго. Невкусный белый хлеб. Мороженое в Париже «снеговато». Сам город слишком велик, улиц пропасть, можно запутаться, фиакры тесные и неудобные… И все-таки он чувствовал, что здесь можно жить как хочешь, Париж предлагает тебе сотни вариантов, выбирай любой. Вяземский даже хмыкнул, подумав про Петербург.
«Бешеная, угорелая, собачья жизнь путешественника» продолжалась. Тургенев, для которого Париж был уже чем-то вроде Москвы — такой же привычный и даже чуть надоевший, он жил там уже около года, — тянул князя дальше, в Англию. В среду 5 сентября друзья дилижансом выехали в Булонь-сюр-мер. Там пошли на новую оперу Обера «Черное домино», но торопыгин-Тургенев не дал досмотреть — пароход на Лондон отправлялся в полночь, а он всполошился уже в десятом часу. В кромешной тьме корабль под названием «Вагнер» вышел в море… Четыре часа пересекали Ламанш, потом началась серая, широкая у устья Темза… На рассвете сильно страдавшие от морской болезни Тургенев и Вяземский с опаской выбрались из каюты на мокрую палубу. Пароход, шлепая колесами, медленно тянулся вдоль пологих берегов, застроенных корявыми, закопченными кирпичными домами. Это была Англия — страна, в которую русские путешественники добирались в те годы нечасто.
Утром 7 сентября 1838 года Вяземский и Тургенев въехали в Лондон. Князю Петру Андреевичу было не до красот британской столицы — плаванье на «Вагнере» так его измучило, что мечталось только о мягкой постели в гостинице… Но Тургенев, как истый путешественник, бодрости не терял: приняв ванну и переодевшись, тут же побежал в русское посольство, а воротившись через четверть часа, первым делом заварил в своем походном приборе крепчайший чай и уселся за стол, разложив перед собой чистые листы бумаги.
— К кому писать собрался? — спросил Вяземский. Тургенев, уже обмакнувший перо в чернильницу, внезапно призадумался.
— А и вправду, — пробормотал он, — я же обыкновенно пишу к тебе, а ты нынче здесь… Вот незадача… Ну да все равно, тогда напишу к Булгакову. — И тут же настрочил по дробное письмо на три страницы…
В Лондоне друзья расстались — князь утром 9 сентября поехал дилижансом в приморский Брайтон, Тургенев же отправился на север Англии, к Ирландскому морю. Интересно, что Вяземскому даже в голову не пришла мысль повидать Ирландию, родину своих предков. Впрочем, собственное здоровье его волновало куда больше.
Курорт Брайтон был в большой моде в 20-х годах, при короле Георге IV — он выстроил близ моря роскошный Королевский павильон, в Брайтон тогда приезжала вся лондонская аристократия. Теперь же, при юной королеве Виктории, город пришел в запустение, Вяземский поселился в гостинице на Кинге-роуд, 26, и стал лечиться морскими купаньями, хотя и не знал толком, может ли это помочь его больному глазу. «По вечерам около глаза, в рамке глаза, чувствую какую-то боль, но глаз не болит, не зудит, — записывал он свои ощущения. — В темноте, когда закрываю глаз, образуется какое-то светлое, вроде лунного, пятно, по которому скользит мрак, и из этого мрака выплывает снова то же пятно. Это повторяется несколько раз и потом все проходит. Утром, просыпаясь, другое явление: перед глазами зеленый кружок с черными точками, род шпанской мухи».
Далеко в море уходят деревянные мостки, на которых стоят купальни. Можно нанять и отдельную купальню на колесах: ее везут на мелководье, потом кучер выпрягает лошадь и возвращается на берег… В конце купанья нужно просигналить ему флажком, тогда кучер с лошадью вернутся и привезут обратно… Море в Брайтоне студеное и довольно спокойное. Можно плавать и на берегу, в большом бассейне с проточной водой и фонтаном посередине. Купающихся мало, Вяземский любит не только купаться, но и просто бродить по взморью, любуясь волнами. Странно, чуть не сгорел на «Николае I», потом мучился от качки на «Вагнере», а все равно — тянет к морю, непонятно отчего… Оно словно плачет — плачет так, как плакал он сам на паперти Конюшенной церкви. Как плакал в Риме на Монте-Тестаччо… И он чувствовал, что напишет об этом.
Сошел на Брайтон мир глубокий,
И, утомившись битвой дня,
Спят люди, нужды и пороки,
И только моря гул широкий
Во тьме доходит до меня.
О чем ты, море, так тоскуешь?
О чем рыданий грудь полна?
Ты с тишиной ночной враждуешь,
Ты рвешься, вопишь, негодуешь,
На ложе мечешься без сна.
Красноречивы и могучи
Земли и неба голоса,
Когда в огнях грохочут тучи
И с бурей, полные созвучий,
Перекликаются леса.
Но все, о море! все ничтожно,
Пред жалобой твоей ночной,
Когда смутишься вдруг тревожно
И зарыдаешь так, что можно
Всю душу выплакать с тобой.
Первоначальное название «Брайтона» было «Бессонница». Вчерне стихи были готовы к началу 1839 года; ранний вариант Вяземский послал из Франкфурта Языкову. Появился «Брайтон» в 12-м номере «Отечественных записок» за 1839 год.
Несмотря на немноголюдность, там все же имелось небольшое светское общество. В него князь вступал с некоторым волнением — все-таки сам он наполовину ирландец и, так сказать, по крови родня этим людям… Когда Вяземский сказал об этом, ответом был общий восторг. Общались, конечно, на интернациональном языке XIX века, французском. Произношение англичан Вяземского искренне повеселило (сам он говорил безупречно), но в целом островитяне князю понравились, хотя он и не преминул заметить, что они люди слишком самолюбивые и слегка зашоренные… Писательница леди Морган, ирландка по национальности, расспрашивала князя о русских женщинах — насколько они образованны и независимы от мужчин. И еще — есть ли надежда на то, что будет облегчена участь ссыльных поляков?.. Приветливо Вяземского приняли и в салоне писателя Хораса Смита. На каком-то вечере он познакомился с подполковником по фамилии О'Рейлли, но так и не смог решить, есть ли между ними родство — британский офицер любезно сообщил, что этот славный род очень многочислен и разделен на множество ветвей. 22 сентября князя приглашали на митинг, который устраивал местный радикал Фергюс О'Коннор, но Вяземский предпочел ему концерт знаменитого певца Джованни Рубини («А есть еще люди, которые считают меня либералом», — иронично заметил он в дневнике по этому поводу). И не пожалел — Рубини был великолепен, голос его, теплый и мягкий, так и лился в душу… Он пел из «Дон Жуана» Моцарта. И что пред Моцартом какой-то митинг какого-то О'Коннора, будь он хоть трижды прав?..
