Теперь ему было пятьдесят с лишним лет. Он преждевременно состарился. При открытии католического заговора Уотсона был заподозрен один из ненадежных друзей Рэлея, лорд Кобгем, а потом подозрение пало на самого Рэлея: его обвинили в том, что он думал низложить короля и возвести на престол Арабеллу Стюарт, другими словами, его обвинили в государственной измене.
Каждый, заподозренный тогда в этом преступлении, погиб бы неминуемо даже в том случае, если был в действительности неповинен. «Столетие спустя, — говорит Гардинер, — приведенные улики вызвали бы на лице Рэлея только улыбку». Но в то время законы были жестоки и несправедливы. Обвиняемый считался виновным до тех пор, пока не докажет свою невинность. Никто не имел права быть его адвокатом. Без всякой подготовки, в самый короткий срок он должен был опровергать обвинительный акт, на составление которого было потрачено много времени и труда. Рэлея обвиняли также в намерении облегчить испанским войскам высадку на английский берег. Этого обвинения было вполне достаточно, чтобы сделать его антипатичным человеком. Совершенно естественно, что Рэлей сделал, через несколько дней после обнародования обвинительного акта, попытку покончить с собою. Знаменитое письмо, отправленное им накануне покушения жене, выражает как нельзя лучше отчаяние великого человека, который мог бороться с судьбой, но не победить ее.
Когда в Тауэре разыгрывалась эта драма, Лондон готовился к торжественному въезду короля и королевы. Было выстроено семь великолепных триумфальных арок. «Английский Цезарь» — так напытпенно величал Иакова Генри Петоу в своей коронационной прокламации — был встречен поэтами с таким восторженным ликованием, как будто он совершил в действительности подвиги Цезаря. Генри Четтль пишет «Весеннюю песенку пастуха по поводу въезда нашего могущественного государя, короля Иакова», Самуэль Дэниель — «Приветственный панегирик его величеству», Михаил Дрейтон — «Поздравительное стихотворение королю Иакову». Актер Томас Грин сочиняет «Видение поэта о славе государя, посвященное Иакову, высокому и могучему королю Англии, Шотландии, Франции и Ирландии». Еще полудюжина других поэтов присоединились к ним. Дэниель написал «маску», поставленную в Гемптон-Корте; Деккер описал в форме поэтического диалога въезд короля. Нечто подобное написал также Бен Джонсон. Потом Дрейтон сочинил торжественный пеан, а Бен Джонсон две «маски» — «Пенаты» и «Черные».
В этом приветственном хоре почти совершенно исчезали те немногие, слегка льстивые намеки на Иакова, которые мы нашли в драмах Шекспира из этого периода и скоро опять встретим. Если бы поэт воздержался совсем от этих намеков или выражал бы их менее почтительно, то такое поведение было бы бессмысленной демонстрацией против тех милостей, которыми Иаков сразу осыпал шекспировскую труппу. В высшей степени любопытно прочесть в наше время программу королевской процессии из Тауэра в Уайтхолл, в которой участвовали все сановники и весь двор, дворянство, духовенство и гвардия. В самой середине шествия под балдахином едет верхом король. Впереди — герцоги, маркизы, старшие сыновья герцогов, графы и т. д. Позади — королева со знатнейшими дамами, герцогинями, маркизами, графинями, виконтессами и т. д. В списке дам значится также — «по высочайшему приказу» — леди Рич. Примечание под текстом гласит, что эта дама присутствует здесь в качестве дочери Генри Боурчера, графа Эссекса. Иаков желал в ее лице почтить казненного брата. Почетное место в процессии занимал также Френсис Бэкон, «юрисконсульт его величества». Он подходил как своей ученостью, так и своими царедворческими манерами как нельзя лучше к педантичному и высокомерному королю. А впереди шествия, вслед за герольдами и слугами наследного принца и королевы, среди слуг короля (king servants) ехал в красном кафтане, сшитом, по свидетельству придворных приходо-расходных книжек, на казенный счет Вильям Шекспир.
Иаков страстно любил театр. В Шотландии не было ни театра, ни актеров. В 1599 г. он энергично протестовал против намерения пресвитерианского совета запретить представления английских актеров.
17 мая 1603 г. он принял труппу лорда-камергера под свое покровительство и выдал патент «Лоренсу Флетчеру, Вильяму Шекспиру и другим актерам». Если имя Лоренса Флетчера стоит на первом месте, то этот факт позволяет нам судить о мотивах, руководивших при этом королем.
Из регистров шотландского города Абердина явствует, что труппа актеров, гастролировавшая здесь, получила по особенной благосклонности короля денежное вознаграждение, и что один из актеров, именно Лоренс Флетчер, был включен в число граждан и в списки гильдейских членов. Чарльз Найт, без сомнения, прав, утверждая, вопреки возражениям Эльце, что этот Флетчер был родом англичанин и находился в дружеских сношениях с Шекспиром. Дело в том, что актер Августин Филиппе, завещавший в 1605 г. 30 шиллингов золотом «своему другу» Вильяму Шекспиру, назначил 20 шиллингов другому своему товарищу — Лоренсу Флетчеру.
7 мая 1603 г. Иаков прибыл в Лондон.
13 числа того же месяца он покинул столицу, где свирепствовала чума, и переехал в Гринвич, где подписал упомянутый патент. Не следует, однако, думать, что труппа лорда-камергера гастролировала перед королем в тот промежуток времени, который лежал между его прибытием в Гринвич и выдачей патента; что король, восхищенный ее игрой, назначил ее своей придворной труппой. Такое предположение было бы нелепо. Иаков знал эту труппу, вероятно, уже раньше. Быть может, она находилась у него на службе уже в то время, когда он был еще только королем Шотландии. Тогда понятно, почему эта труппа играла осенью 1601 г в городе Абердине. Очень вероятно, что Шекспир и его товарищи побывали в Шотландии. По крайней мере поэт говорит в «Макбете» не о луге, лежащем, по словам Холиншеда, близ Ивернеса, а о пустыре, находящемся в самом деле около этого места. И другие, частые намеки на шотландские бытовые подробности доказывают, что сама Шотландия навеяла поэту мысль о трагедии.
Кто знает, быть может эта пьеса носилась перед внутренним взором Шекспира уже тогда, когда он принимал участие в коронационной процессии, в красном украшенном королевским гербом кафтане.
Глава 48. «Макбет». — «Макбет» и «Гамлет». — Состояние текста затрудняет критику
Если бы Шекспир умер сорока лет, говорит где-то Дауден, то потомство сказало бы, что это, конечно, великая потеря, но оно нашло бы себе утешение в мысли, что с «Гамлетом» он достиг вершины своего творчества, так как едва ли мог бы создать что-нибудь равное ему по значению.
А между тем один за другим появляются теперь «Макбет», «Отелло», «Король Лир», «Антоний и Клеопатра» и т. д. «Гамлет» был не заключением поприща поэта; «Гамлет» был летучим мостом, по которому он перешел в совершенно новый мир мрачных тайн. Дауден метко сравнил ряд трагических образов, мелькающих перед глазами Шекспира между 1604 и 1610 г., с кровавыми и грозными видениями, проносящимися перед взорами Макбета в зеркале ведьм.
В юности Шекспир имел свойственную молодежи склонность всюду видеть добро и даже в самом зле усматривать нечто доброе. Вместе со своим героем, королем Генрихом V, он думал, что во всех злых вещах есть крупица добра. Теперь, когда все бедствия земной жизни и несчастье как проблема встали перед его внутренними очами, теперь злоба как сила выступила прежде всего другого перед ним во всей своей характерной мощи. Мы следили за размышлениями о ней в «Гамлете» и «Мере за меру». Правда, Шекспир и раньше занимался этой темой и изобразил ее тогда в крупнейшем стиле, но в «Ричарде III» центр тяжести еще покоился на внешней истории; Ричард был все тот же с первого своего выхода и до последнего. Теперь же Шекспиром овладевает желание проследить, каким образом личность, в жилы которой злоба впрыснула несколько капель своего яда, портится, извращается, доходит до саморазрушения или уничтожения, как Макбет, Отелло, Лир. Честолюбие леди Макбет, зависть Яго, неблагодарность дочерей Лира влекут за собой ряд действий, представляющих в своем итоге непреодолимо растущее несчастье.
