Он говорит «мы», хотя должен был сказать «я». Необыкновенный дом, чтобы пустить пыль в глаза, – это, собственно говоря, и есть именно то, чего хочет Мэрилин, поэтому она и заказала проект Фрэнку Ллойду Райту. Но Райт делает вид, что ничего не слышал. «Я видел, что эти новости его нисколько не интересует».
Несколько дней спустя Миллер приезжает в отель «Плаза» в одиночку. Райт показывает ему акварельный эскиз экстравагантного здания: круглая гостиная, средняя часть опущена, вокруг яйцевидные колонны из песчаника полутораметровой толщины, сверху куполом диаметром восемнадцать метров, а вдоль периметра бассейн двадцати метров в длину с булыжными плитами, вделанными в склон холма. Миллер с ужасом взирает на все это, мысленно подсчитывая расходы. Он с возмущением замечает последний штрих, который добавил Райт к эскизу: огромный лимузин на изогнутой подъездной дороге, дополненный шофером в униформе.
Миллер спрашивает о цене. Райт небрежно бросает сумму в 250 тысяч, но Миллер ему не верит: этого, может, и хватит на один бассейн, «да и то вряд ли». Он также отмечает, что «предаваясь приятным мечтам о Мэрилин, он позволил себе включить в это чудовищное сооружение только одну спальню и комнатку для гостей, но при этом предусмотрел большой «конференц-зал» с длинным столом для переговоров, по обе стороны от которого расставил дюжину стульев с высокими спинками, и выше всего во главе, где, по его представлению, будет восседать она, словно королева какой-нибудь небольшой страны, скажем, Дании»
[48].
Отношения в семье становятся все хуже и хуже. Миллеру и Монро нечего сказать друг другу. «Из-за него я кажусь себе глупой. Я боюсь заговаривать о чем-то, потому что а вдруг я глупая». Мэрилин прибавляет, что «я сижу в чертовой тюрьме, а тюремщика зовут Артур Миллер… Каждое утро он уходит в этот свой дурацкий кабинет, я часами его не вижу. Я хочу сказать, какого черта он там столько торчит? А я типа просто сижу, мне вообще не фига делать».
Миллер так и не успевает дать отмашку Райту, который умирает в апреле 1959 года. Миллер и Монро разводятся в 1961 году; Монро умирает в 1962-м.
Тридцать лет спустя с чертежей стряхивают пыль и увеличивают. Бывший дом мечты Мэрилин возникает в виде 35-миллионного гольф-клуба на Гавайях вместе с банкетными залами, мужской раздевалкой и японской баней фуро с бассейном, не говоря уже о сидячих душах.
МЭРИЛИН МОНРО надевает свое самое обтягивающее, самое откровенное платье для НИКИТЫ ХРУЩЕВА
«Кафе де Пари», Голливуд
19 сентября 1959 года
Мэрилин Монро в своем бунгало в отеле «Беверли-Хиллз» готовится к встрече с советским премьером Никитой Хрущевым. Когда ее приглашали, это имя ей ни о чем не сказало, и ей не особо хотелось идти. И только когда в студии сказали ей, что в России Америка означает только две вещи: «кока-колу» и Мэрилин Монро, она передумала. «Ей было очень приятно такое услышать», – вспоминает Лина Пепитон, ее горничная. На студии, Мэрилин говорит Лине, хотят, чтобы она надела свое самое обтягивающее, самое откровенное платье. «Наверно, в России мало секса», – заключает она.
Она готовится долго и тщательно при помощи массажистки, парикмахера и стилиста. Они уже почти закончили, когда прибывает президент студии «Двадцатый век-Фокс» Спирос Скурас. Он хочет удостовериться, что Мэрилин хоть раз в жизни не опоздает. По уговору она втискивается в черное кружевное платье с низким декольте, облегающим, как вторая кожа. Шофер высаживает ее у студии незадолго до полудня. На парковке совершенно пусто. «Наверно, мы опоздали! Все закончилось!» – ахает Мэрилин. На самом же деле они приехали слишком рано
[49].
Американское турне Никиты Хрущева идет более чем не гладко. Он человек темпераментный, вспыхивает по малейшему поводу. Возможно, он не сходит со страниц американской печати. «Хрущ, Хрущи, Хрущев! – пишет публицист в «Нью-Йорк Дели Ньюс». – В последнее время от этого парня никуда не скрыться… Пухлый советский диктатор улыбается, смеется, хмурится, грозит пальцем или сжимает свой железный кулак». Другие не так великодушны. Конкурирующий автор из «Нью-Йорк Миррор» описывает его такими словами: «деревенский олух помимо своего желания сам становится доводом против себя и своей системы». Три главных телевизионных канала освещают его визит в прямом эфире и каждый вечер показывают повторы в специальных получасовых выпусках. За Хрущевым везде следуют 342 репортера и фотографа – это самый крупный пресс-пул, который только видел мир.
На пятый день своей поездки Хрущев прибывает в Лос-Анджелес, прямо на обед в студии «Двадцатый век-Фокс», куда приглашено четыреста человек. Приглашения пользовались таким ажиотажным спросом, что гостям запрещено было приводить с собой супругов, если только они сами не звезды. Несколько пар все-таки прошли – Элизабет Тейлор и Эдди Фишер, Тони Кертис и Джанет Ли, но их совсем немного.
Хрущев входит в набитый людьми зал. Здесь все с громкими именами: Эдвард Г. Робинсон, Джуди Гарленд, Джинджер Роджерс, Кирк Дуглас, Шелли Уинтерс, Дин Мартин, Дебби Рейнольдс, Нэт Кинг Коул, Фрэнк Синатра, Морис Шевалье, Жа Жа Габор. Госпожу Хрущеву сажают между Бобом Хоупом и Гэри Купером. Разговор у них не ладится.
– Почему бы вам не переехать к нам? Вам понравится климат, – предлагает Купер.
– Нет, – отвечает госпожа Хрущева. – Москва меня устраивает.
Хрущев за главным столом рядом со Скурасом. Обед не обходится без неловких моментов. Когда Хрущеву говорят, что в его неожиданной просьбе посетить Диснейленд отказано по соображениям безопасности, он посылает американскому послу при ООН Генри Кэботу Лоджу гневную записку. «Я так понимаю, что вы отменили поездку в Диснейленд. Я в высшей степени недоволен».
Послеобеденные речи не клеятся. Хрущев перебивает приветственную речь Скураса и обрывает на полуслове Лоджа, когда тот говорит о любви американцев к русской культуре.
– Вы видели «Они сражались за родину?»
[50] – восклицает он. – Это по Михаилу Шолохову.
– Нет.
– Тогда купите. Вам надо посмотреть.
В своей речи Хрущев довольно агрессивен.
– У меня к вам вопрос. В какой стране самый лучший балет? В вашей?! У вас даже нет постоянного театра оперы и балета! Ваши театры живут на то, что дают им богатые! В нашей стране деньги дает государство! И лучший балет – в Советском Союзе! Это наша гордость!
И вот так минут сорок пять, после чего он как будто вдруг что-то вспоминает.
