Она выходит на сцену и запевает зажигательную «Almost Like Being in Love». Потом идет «Watch What Happens» и попурри из «Some Day My Prince Will Come» и «The Most Beautiful Man in the World». Но аплодисменты жидковаты: по ее обычным стандартам публика очень чопорная. После первых песен она, не сходя со сцены, выпивает и закусывает. «Вы не поверите, сколько коньяка она сейчас выпила!» – шепчет ее гримерша ее же пресс-агенту.
Пегги Ли возвращается. В нарушение официального протокола она обращается прямо к президенту и его гостям.
– Я очень хочу поблагодарить вас от всей души за то, что вы так приветливо меня приняли. Вы понимаете, что я уже несколько раз пыталась попасть сюда? И, ах… это такое чудесное теплое чувство, и еще вот, мистер президент и миссис Никсон… у вас прелестный дом.
На этом она не останавливается. Она начинает имитировать выговор Мэй Уэст.
– Я очень люблю поэзию… помимо прочего, – развязно говорит она. Она замолкает на минуту, чтобы дать зрителям посмеяться, но те молчат, поэтому она пытается шутить дальше. – Один из моих любимых юмористических стихов написал Сэмюэл Хоффенстайн в книге «Карандаш в воздухе», и оно очень короткое. Там говорится так:
Куда бы я ни шел, я туда иду и порчу все.
Публика неловко ерзает на стульях. Президент Никсон, чуть вспотев, натужно улыбается. Пегги Ли, тем не менее, невозмутима и декламирует стихотворение четырнадцатилетней Грейс Келли высоким шепелявящим голосом маленькой девочки:
Не люблю смотреть, как солнце
Уползает в горизонт,
Вдруг оно в земле застрянет
И уж больше не взойдет.
– Разве не божественно? Вам нравится стихотворение? Я его обожаю. Мне бы очень хотелось, чтобы она продолжала писать стихи, но я знаю, что сейчас она счастливее.
В зале мертвая тишина, а Пегги Ли хихикает.
– Знаете, серьезную поэзию не так уж хорошо воспринимают. На самом деле, если сказать словами одного автора, «издать книгу стихов – все равно что кинуть лепесток розы в Большой каньон и ждать эхо». И я знаю. Я написала книгу стихов и кинула ее в Большой каньон.
Зрители пытаются смеяться, но выходит натужно. Все с облегчением вздыхают, когда она подает музыкантам знак играть следующую песню – ее тогдашний хит «Is That All There Is?», тоскливую бессвязицу про всяческие разочарования в жизни. Как обычно, песня начинается с вступления о детстве, проведенном в Северной Дакоте:
– Помню, когда я была еще маленькой девочкой, наш дом загорелся. – Но потом прибавляет: – А он загорелся, мистер Никсон.
Ей все-таки удается допеть, но мысли ее витают явно где-то в другом месте. Хлопки не назовешь громкими.
– Я не хочу сейчас прощаться с вами, если вы не против. Вы против? Все вы бывали в Диснейленде, я полагаю. Нет? Ну так обязательно съездите. Когда-нибудь я собираюсь стать феей Динь-Динь. Вряд ли кто-то из вас бывал в Диснейленде. Разве вы не знаете, что делает Динь-Динь? Она разбивает банку из-под арахисового масла и летит над Маттерхорном. Я думаю, ей около семидесяти пяти. Вот это и будет моя следующая профессия.
Затем следует фирменный номер Пегги Ли – «Fever» («Лихорадка»). Однако она меняет обычное прохладное, расслабленное исполнение на нечто более сумасбродное и на половине песни сползает в поток сознания, выпаливая, что приходит в голову.
– Лиихаррадка! Лиихаррадка! Я голю. Я голю? Я горю? Я горь. Ой, остерегайтесь индейцев… Лиихаррадка! Какой прекрасный способ научиться. Вы знаете, чему учитесь? Вы учитесь не целовать кур! Знаете, почему? Спросите меня, почему?
Кто-то из публики кричит:
– Почему?
– Потому что у них такие чудные губы.
Она делает гримасу и издает шумный хлюпающий звук, имитируя поцелуй с курицей.
В конце выступления она зигзагом направляется к испуганному президенту Никсону и без всяких предупреждений запечатлевает поцелуй у него на губах
[86]. На следующий день «Чикаго Дейли Ньюс» выходит с заголовком «ПЕГГИ ОСКАНДАЛИЛАСЬ НА ПРАЗДНИКЕ В БЕЛОМ ДОМЕ»
[87].
Два месяца спустя в «Нью-Йорк Таймс» выходит статья, где говорится, что «в последнее время единственный способ рассердить Пегги – это упомянуть об «ужине в Белом доме»… «Я не хочу об этом говорить, – отвечает она, плотно сжимая влажные розовые губы. – В газетах все переврали, поэтому они не заслуживают комментариев. Если я сексуальна, тут уж я ничего не могу поделать… Миссис Никсон приветливо меня обняла, и я ответила на это. Я бы ни за что не стала целовать президента. Я просто наклонилась вперед, когда он со мной заговорил, и могло показаться, будто я его целую, но его не целовала».
РИЧАРД НИКСОН присваивает значок спецагента Бюро по наркотикам и опасным лекарственным средствам ЭЛВИСУ ПРЕСЛИ
Белый дом, Вашингтон
20 декабря 1970 года
Близится к концу 1970 год, и Элвиса Пресли не отпускает тревога об убийствах, антивоенных протестах, неуважении к властям и распространении наркотиков. Его паранойя о злоупотреблении наркотиками молодежью усугубляется тем, что он злоупотребляет ими сам.
Шопинг позволяет ему сравнительно эффективно справляться с боязнью всего остального. Он особенно любит покупать оружие, машины и драгоценности, и не только для себя, но и для друзей и подчиненных, а иногда и для первых встречных. За три вечера в Мемфисе он тратит 20 тысяч долларов на оружие в «Спортивных товарах Керра»; на следующей неделе он покупает два «Мерседеса», один для себя, другой для подруги; еще через неделю – третий «Мерседес» для помощника плюс новый «Кадиллак» в качестве свадебного подарка патрульному полицейскому из Палм-Спрингс, с которым он подружился.
Когда отец впервые попенял Элвису на чрезмерную расточительность, он попробовал успокоить его тем, что купил ему «Мерседес». Однако 19 декабря отец и жена Присцилла решают поговорить с ним открыто: его траты выходят из-под контроля.
Пресли недоволен; это его деньги, говорит он, и он может поступать с ними, как ему вздумается.
