Айседора следует за восторженным Роденом к нему в мастерскую на Университетсткой улице, «словно Психея, ищущая бога Пана в его гроте, только я искала путь не к Эроту, а к Аполлону». Он охотно показывает ей все свои произведения. «Иногда он тихо ронял имена своих статуй, но чувствовалось, что имена мало значат для него. Он проводил по ним руками, лаская их. Помню, мне подумалось, что под его руками мрамор течет словно расплавленный свинец. Наконец он взял кусочек глины и стал мять его в ладонях, тяжело дыша. От него исходил жар, как от раскаленного горна. В несколько секунд он вылепил грудь женщины, трепетавшую под его пальцами».
Фокус сработал. Айседора позволяет Родену вывести ее на улицу. Рука в руке, они ускальзывают в ее студию на улице Гете. Там она переодевается в хитон, и Роден смотрит, как она танцует идиллию Феокрита:
Пан любил нимфу Эхо,
Эхо любила Сатира.
Потанцевав немного, Айседора останавливается. Она хочет поделиться с Роденом своими теориями танца, но быстро обнаруживает, что урок по теории танца его совсем не интересует. «Он смотрел на меня горячим взором из-под опущенных век и подошел ко мне с тем же выражением лица, с каким приближался к своим творениям. Он стал гладить мои плечи и водить руками по шее, груди, бедрам и обнаженным ногам. Он начал мять все мое тело, точно глину, опаляя меня жаром, от которого я словно таяла. Единственным моим желанием было отдать ему все свое существо, и я бы это сделала, если бы не мое нелепое воспитание, которое заставило меня отстраниться, накинуть платье на хитон и оставить его в недоумении».
Спустя годы она будет сожалеть об этом приступе стыдливости и позаботится о том, чтобы он больше не повторился. «Какая досада! Как часто я впоследствии жалела, что мои детские заблуждения помешали мне отдать детство самому великому богу Пану, могучему Родену. Безусловно, и Искусство, и вся Жизнь обогатились бы от этого!»
Хотя Роден упустил свой единственный шанс (или, возможно, благодаря этому), он до конца дней остается одним из самых преданных поклонников Айседоры. Ровно пятнадцать лет спустя она опять выступает на парижской сцене, и он взрывается криками и аплодисментами, его страсть ничуть не улеглась. Когда Айседора падает навзничь в конце Патетической сонаты, «его руки взлетели в воздух, точно крылья ветряной мельницы, и он закричал, хотя его голос потерялся среди общих криков».
Огюст Роден так и не позабыл ее. «Айседора Дункан – величайшая женщина, которую я когда-либо знал! – признается он другу. – Порой я думаю, что она величайшая из женщин во всей истории мира. Elle est supreme!»
[226]
АЙСЕДОРА ДУНКАН отодвигает на задний план ЖАНА КОКТО
Отель «Велком», Вильфранш-сюр-Мер
18 сентября 1926 года
Айседора Дункан видала лучшие дни. Ей сорок девять, она без гроша, располнела. «Я больше не танцую, я только перемещаю свой вес», – говорит она. Язвительная нью-йоркская острячка Дороти Паркер дает ей прозвище «Беспорядок Дункан».
Айседора живет в ветхой студии в конце Английской набережной в Ницце. Кругом валяются пустыми консервные банки и брошенные велосипеды. Входная дверь исписана посланиями от друзей и любовников. Рядом с дверной ручкой нарисовано сердечко со словом «Жан», которое написано характерным почерком Жана Кокто.
Студия ломится от рухляди, оставшейся от ее насыщенной событиями жизни: мебель из галереи «Лафайет» в стиле Людовика XV, крашеный тростник в поддельных севрских вазах, герань в горшках с восточных базаров. В ее гардеробной ржавая ванна: в прежние времена, говорят, она купалась в шампанском, но сегодня в ванне один только старый хлам. Кровать завешана старыми москитными сетками, на стенах спальни поблекшие фотографии многочисленных любовников. Никто не знает, сколько их было, и особенно Айседора. «Стало модным хвалиться, что ты провел неделю с Айседорой, – вспоминает Агнес де Милль. – Правда это или нет, но шанс, что тебя уличат в обмане, был очень невелик».
О любовных связях Айседоры уже складывают легенды
[227]. «Она была словно широкая река, через которую могли пройти суда мира», – говорит Эдна Сент-Винсент Миллей, сама не тихоня. Ходит байка, что десять лет назад Айседора упрашивала Бернарда Шоу заняться с нею сексом, потому что их ребенок с ее телом и его мозгами завоюет весь мир. «Да, – якобы ответил Шоу, – но что если у него будет мое тело и ваши мозги?»
Она – настоящая достопримечательность Вильфранша, разгуливает по улицам босиком в алом неглиже, с копной ярко-розовых волос. Она бродит вокруг пристани, выискивая молодых мужчин. Иногда она навлекает на себя оскорбления со стороны не таких богемных жителей Вильфранша. «Большевичка! – подражает она их причитаниям. – То и дело с ней молодые парни! Заявляет, что это ее секретари! А вы слышали про ее последний скандал? Какая низкая женщина!» Недавно, когда Айседора была на званом ужине в Париже, одна из приглашенных гостей, американка, повернулась к хозяину вечера графу Этьену де Бомону и воскликнула:
– Дорогой мой, если б я знала, что у вас будет эта красная шлюха, ноги моей не было бы в вашем доме!
На миг Айседора растерялась, но затем повернулась к дворецкому, улыбнулась и сказала:
– Нет ли у вас чего-нибудь сладкого? Мне срочно нужно заесть кислятину.
А в этот день в отеле «Велком» прием в честь семнадцатого дня рождения сэра Фрэнсиса Роуза, художника. Его мать леди Роуз назначила Жана Кокто распорядителем вечера, и он решил по максимуму использовать открывшиеся возможности. Он одет в бежевый костюм с подкладкой из черного атласа, стул накрыт красным бархатом, а рядом на столе стоит бюст Данте.
Публика собирается разношерстная. Благопристойная леди Роуз пригласила только английских офицеров с женами, но кое-кому удалось проскользнуть сквозь сеть: священник в фиолетовых носках, с огромным греческим крестом на шее, писатель в головном уборе испанского падре, с граммофоном, у которого труба из черепахового панциря, и грузная леди Маккарти в зеленом платье с рюшами, похожая, по словам Кокто, на «кочан капусты на ножках». Но некоторых все же не пропускают: леди Роуз гневно топает ногой, когда незваный гость пытается провести с собой еще и осла.
