Пока Россини лежал, умирая, поистине россиниевское событие произошло в Болонье. Незадолго до этого, 2 августа, двадцатишестилетний дирижер и композитор, по имени Костантино Даль’Арджине, написал Россини и сообщил, что создал новую музыку к либретто Стербини «Севильский цирюльник», и просил у Россини позволения посвятить свою оперу ему. Отвечая 8 августа из Пасси, Россини написал: «Спешу сообщить вам, что получил ваше письмо от 2-го числа текущего месяца, которое я высоко ценю. Ваше имя было мне уже известно, поскольку некоторое время назад до меня дошли слухи о блестящем успехе, который имела ваша опера «Два медведя», и мне было приятно, что вы (дерзкий молодой человек, по вашим же словам!) относитесь ко мне с уважением и намерены посвятить мне оперу, которую сейчас заканчиваете. Я только считаю слово «дерзкий» чрезмерно сильным в вашем очень вежливом письме. Я, безусловно, не считал себя дерзким, когда положил на музыку (за двенадцать дней) после падре Паизиелло очаровательную комедию Бомарше. Почему же должны быть дерзким вы, пытаясь полвека спустя при наличии новых стилей положить «Цирюльника» на музыку?
Не так давно опера Паизиелло была исполнена в парижском театре; жемчужина безыскусных мелодий и театральности, она завоевала заслуженный успех. Много полемики, много споров поднялось и всегда существовало между старыми и новыми любителями музыки. Советую вам принять на вооружение пословицу, гласящую, что «среди двух ссорящихся третий радуется». Хотя, можете не сомневаться, я не имею желания, чтобы третий победил.
Пусть ваш новый «Цирюльник» присоединится к «Двум медведям» как большой медведь, так чтобы они сформировали музыкальный триумвират и обеспечили вам как своему создателю вечную славу. Эти теплые, добрые пожелания приносит вам пезарский старец по имени Россини.
P.S. Подтверждая все вышесказанное, я буду счастлив принять посвящение Вашего нового произведения. Пожалуйста, заранее примите мою самую сердечную благодарность» .
Когда 20 февраля 1816 года в Риме состоялось первое исполнение оперы Россини по Бомарше, Паизиелло оставалось жить менее четырех месяцев. Пятьдесят два года спустя Россини осталось только два дня жизни, когда 11 ноября 1868 года «Севильского цирюльника» Даль'Арджине исполнили в первый раз в театре «Комунале» в Болонье. Эта опера, так же как и опера Россини, вызвала бурю полемики; Даль’Арджине, так же как Россини, обвинили в оскорблении предшественника; но, в отличие от оперы Россини, произведение Даль’Арджине быстро оказалось преданным забвению. «Цирюльника» Паизиелло исполняют иногда, Россини – всегда, Даль’Арджине – никогда.
Эпилог
В субботу утром 14 ноября 1868 года Гюстав Доре сделал два наброска с Россини на смертном ложе. Сделанная на основе одного из них гравюра показывает Россини в парике, с головой, глубоко погрузившейся в мягкий валик, с распятием на груди. Его чрезвычайно спокойное лицо сильно напоминает известные портреты Данте, но отражает подобие улыбки. Два дня спустя тело было набальзамировано, с помощью доктора Д’Анкона, Фалькони, изобретателем жидкости, про которую он заявлял, будто она, введенная в кровеносные сосуды, навсегда предотвратит разложение. Затем тело положили в двойной гроб из ценной древесины с золотой дощечкой с надписью:
«GIOACCHINO ANTONIO ROSSINI
NÉ À PESARO LE 29 FÉVRIER 1792
MORT À PASSY LE 13 NOVEMBRE 1868»
[128]
Вечером 16 ноября гроб поместили во временную могилу в Мадлен, где пять дней спустя должна была состояться погребальная церемония. Но Мадлен могла вместить только три тысячи человек, а с просьбой о приглашении обратилось пять тысяч. Тогда похороны перенесли в церковь Троицы и назначили на субботний полдень, 21 ноября, к этому времени должна была прибыть делегация из Пезаро. Музыкальная сторона церемонии была возложена на комитет, который возглавил восьмидесятишестилетний Обер. Огромным хором дирижировал Жюль Коэн; в него должны были войти самые знаменитые певцы Парижа. В пятницу вечером, 20 ноября, гроб был перенесен из Мадлен в церковь Троицы и установлен на катафалке, где две монахини молились над ним всю ночь.
В своем завещании Россини указал, чтобы его похороны были скромными и стоили не более 2000 франков. Но в полдень 21 ноября более четырех тысяч человек набилось в церковь Троицы. Оркестра не было – но были сотни певцов, многие из них – звезды «Опера», «Опера-комик» и театра «Итальен», к ним присоединились почти все студенты консерватории. Поэт-либреттист Акилле де Лозьере написал: «Сначала были исполнены на органе инструментальные фразы из сцены тьмы из «Моисея»... «Introibo» было позаимствовано из «Messa dei morti» Йомелли и прозвучало в исполнении всего состава хор. Россини восхищался этим произведением и его автором. За «Introibo» следовал «Dies irae». Слова для этого потрясающего и сурового гимна были приспособлены к «Mater dolorosa» из «Стабат» и исполнены четырьмя исполнителями: [Кристиной] Нильсон, [Розиной] Блох, Тамбурини и Николини в сопровождении хора.
Дуэт из «Стабат»: «Quis est homo qui non fleret» исполнили (впервые) Альбони и Патти. К «Quid sum miser» из мессы для умерших адаптировали музыку из другой строфы из «Стабат» (Pro peccatis suae gentis), исполненную баритоном Фором; за которой последовала «Lacrymosa» из «Реквиема». Затем Нильсон исполнила «Приношение даров» – «Vidit suum dulcem natum» из «Стабат» Перголези... Следующее Вознесение. Требовалась полнозвучная и величественная песня. Ее предоставила финальная строфа «Стабат»: «Quando corpus morietur», исполненная четырьмя солистами: [Габриелле] Краус, [Элеонорой] Гросси, Николини и Аньези. Что касается «Agnus», была выбрана несравненная молитва из «Моисея»... И месса закончилась.
Оставалась еще молитва о полном отпущении грехов. Пока священник произносил слова у катафалка, духовые инструменты Сакса исполнили похоронный марш Бетховена, аранжированный Жеваром. Можно было подумать, будто вы слышите семикратно усиленные звуки труб ангелов в день Страшного суда...
Небо казалось завешанным траурными драпировками. Париж никогда не выглядел таким унылым, таким печальным, таким холодным. Вышедшему в два часа из церкви кортежу предшествовали два выстроенных в ряд батальона и оркестры двух легионов Национальной гвардии, исполнявших похоронный марш из «Сороки-воровки», молитву из «Моисея» и фрагменты из «Стабат».
Ленты похоронной повозки несли по очереди граф Нигра, итальянский посол, Камиль Дусе, барон Тейлор, князь Понятовский, Обер, Амбруаз Тома, Перрен, Сен-Жорж, депутат Д’Анкона, итальянский консул Черутти и т. д.
Вся улица Трините до кладбища Пер-Лашез была заполнена народом; несмотря на холодный северный ветер, люди стояли у окон, и огромная толпа следовала за останками оплакиваемого композитора. Французский институт, консерватория, дипломатический корпус, пресса, различные виды искусств, сцена – все было представлено. На кладбище было произнесено множество речей: Дусе от имени академии, Тома – от института, Д’Анкона – от Италии, Перрен – от театра, Сен-Жорж – от композиторов, барон Тейлор – от художников, Пуген – от профессоров, Элвар – от консерватории. Затем толпа стала редеть и медленно печально рассеялась. Россини остался в одиночестве на церковном кладбище; он покоился неподалеку от Керубини, Герольда, Буальдье, Шопена и, главное, от своего любимого Беллини, который был для Россини все равно что Рафаэль для Микеланджело» 1 .
