26 декабря 1837 года Россини написал Антонио Дзоболи в Болонью: «Милан – город со множеством развлечений, и жизнь здесь довольно приятна. Мои музыкальные вечера произвели своего рода сенсацию... Любители, певцы, артисты – все поют хором; у меня около сорока голосов для хора, не считая партий соло. В следующую пятницу будет петь мадам Паста 2 . Как можете себе представить, это считается экстраординарной новостью, так как она не хочет петь ни в одном другом доме. Ко мне приходят все артисты из театров, которые сражаются за право петь и стараются предотвратить участие новых приверженцев. Самые известные люди посещают мои вечера. Олимпия успешно оказывает им надлежащие почести, и мы со всем замечательно справляемся». Эти миланские вечера, состоявшиеся зимой 1837/38 года, стали первыми репетициями для устраиваемых Россини позже в Париже субботних вечеров.
В ночь с 14 на 15 января 1838 года, через два часа после исполнения «Дон Жуана», огонь уничтожил зал «Фавар», где размещался тогда театр «Итальен» в Париже. Огонь поднялся до кладовой, где хранились декорации, и за час опустошил все здание (и уничтожил большое собрание нот, которое оставил здесь Россини). Карло Северини, живший в этом здании (в котором останавливался и Россини), спасаясь от пламени, спрыгнул с высоты пятнадцати футов. Приземлившись на груду камней, он сломал позвоночник и почти сразу же умер. Узнав об этом из газет, Россини был убит горем. Его друг посетил Италию менее чем за год до этого и приобрел неподалеку от Болоньи участок земли (который Россини прозвал Северинианой), где собирался построить дом, чтобы поселиться. По правде говоря, он не собирался возвращаться в Париж, но второй импресарио Эдуард Робер уговорил его вернуться, после чего вступил в переписку с Россини, сообщая ему новости и сплетни: с Рубини снова все в порядке, Фанни Таккинарди-Персиани, холодно принятая во время своего парижского дебюта, пользуется все большей симпатией со стороны зрителей «Итальен»; он видел мать Олимпии, которая чувствует себя хорошо. Россини не только оплакивал потерю близкого друга, но также исчезновение ближайшего связующего звена с Францией.
Робер, оставшийся единственным директором театра «Итальен», не только был поставлен в чрезвычайно затруднительное положение разрушением зала «Фавар» и гибелью Северини, но и сам получил значительные ожоги во время пожара. Россини, чьими делами в Париже занимался Северини, которому он был должен большую сумму денег, сразу же выплатил ее Роберу, чьи денежные средства оказались для него недоступными, поскольку счет театра «Итальен» во французском банке был на имя Северини, а финансовое положение самого Робера не было урегулировано. Россини пишет Роберу подробное письмо, внося предложения, обсуждая финансовые и другие проблемы, и сообщает, что написал два письма влиятельным лицам в Париже относительно будущего театра «Итальен». 24 февраля Робер (которому удалось перевести «Итальен» в зал «Вантадур») сообщил Россини, что репертуар из четырех предложенных опер постоянно пользуется успехом. Он включает «Лючию ди Ламермур» с Фанни Таккинарди-Персиани и Рубини. В тот день, когда Робер писал свое письмо, должны были показать первую новую постановку сезона, оперу Доницетти «Паризина».
«В целом все идет хорошо, – добавляет Робер, – кроме меня самого, так как я вынужден оставаться в постели. Я слишком рано хотел встать, раны на моей ноге снова открылись, и теперь мне придется оставаться в постели еще пятнадцать дней... Ах, дорогой маэстро, вас нет здесь! Как ценны для меня ваши добрые советы, ваша мудрость! Если вы не приедете, то по крайней мере напишите мне, умоляю вас. С нетерпением жду вашего ответа». Россини не приехал в Париж. Робера продолжали преследовать неприятности. Ему снова пришлось перевозить «Итальен», на этот раз из зала «Вантадур» в «Одеон». В конце сезона 1839 года он отказался от директорства, и его временно сменил на посту Луи Виардо (который в следующем году женится на сестре Малибран, Полине Гарсия).
17 февраля 1838 года в театре «Ре» в Милане состоялось любопытное представление под названием «Россиниана в Париже». Стихи написал Джамбаттиста Савон, а музыку из нескольких опер Россини скомпоновал тенор Антонио Ронци. Посетили ли Россини и Олимпия эту пародию на водевиль Скриба 1835 года «Россини в Париже», неизвестно. 10 марта Франц Лист датирует в Милане хронику для «Ревю э газетт мюзикаль», парижского периодического издания Мориса Шлезингера, постоянно настроенного против Россини: «Россини, вернувшийся в Милан, на сцену своей ранней юности, столь бурной, полной любовных приключений и безумных наслаждений, – так вот, Россини, ставший богатым, ленивым и знаменитым, открыл двери дома перед своими соотечественниками, и всю зиму представители общества в огромных количествах заполняли его салоны, спеша выразить свое почтение величайшей славе Италии. Окруженный толпой юных дилетантов, маэстро с удовольствием принялся обучать их сочинительству, и профессионалы, и любители сочли для себя большой честью дружески объединиться в его концертах. Не много существует городов в Европе, где музыка культивировалась бы так же, как в миланском обществе. Россини справедливо заметил, что мы, артисты, можем проявить себя наилучшим образом в таких соревнованиях, как здесь. Рядом с мадам Паста вы можете увидеть двух юных девочек Бранка 3 , с голосами столь же свежими, как и их личики, а кроме того, Нурри, графа Помпео Бельджойозо и его кузена Тонино 4 , которому могли бы позавидовать Тамбурини и Иванов».
В 1882 году Эмилия Бранка Романи опубликовала биографию своего мужа Феличе Романи, умершего в 1877 году. Она страстно защищала Романи от всех обвинений, хотя некоторые из них были вполне справедливыми. Ее книги не во всем заслуживают доверия, но ее картины музыкальной жизни Милана 1837-1838 годов (когда она была, по словам Листа, одной из «двух юных девочек Бранка») и роль в ней Россини описаны с достоверностью очевидицы. «Это был достопамятный год для bell’arte
[60] Милана, – пишет она. – Россини был живым, веселым и был готов с жаром сочинять музыку. Самые изысканные представители светского общества оспаривали его друг у друга: каждый хотел... развлечь его, услышать его голос, выпить за него, получить его совет. И на первом месте среди них всех была семья Бранка, которая 19 декабря [1837 года] дала музыкальный вечер в честь живого гения гармонии с участием самых знаменитых артистов, писателей и прочих выдающихся личностей. Исполнявшаяся вокальная и инструментальная музыка была подобрана с самым совершенным вкусом; и сам прославленный Россини, к величайшему волнению дам, сидел за фортепьяно, руководя исполнением вдохновенных мелодий, которые сам вызвал к жизни; в заключение прозвучало в концертном исполнении произведение, написанное великим мастером в возрасте всего лишь четырнадцати лет, и его прослушали с таким восхищением, нашли в нем столько красот, что казалось, будто впервые слушают знаменитый квартет из «Деметрио и Полибио».
О том, что не все шло благополучно у Россини и Олимпии этой миланской зимой, свидетельствуют воспоминания любовницы Листа, графини д’Агу, хотя на ее свидетельства, так же как и на свидетельства Эмилии Бранка, не всегда можно полагаться. Она утверждает, что Россини пытался ввести Олимпию в высшее миланское общество с помощью музыкальных вечеров, в которых предоставил ей главенствующую роль, но будто бы ни одна респектабельная женщина не посещала их. Однако Лист писал графине (находившейся тогда в Комо) из Милана: «Я в наилучших отношениях с Россини и мадемуазель Пелиссье, как тебе известно, она мне очень нравится». Может, графиня ревновала к Олимпии? По возвращении из Комо графиня ожидала, что Россини представит ей Олимпию, но замечает, что «вместо этого они оба затаились и после первого десятиминутного визита Россини больше ко мне не показывался». Возможно, Россини или Олимпии не понравилась графиня д’Агу (она многим не нравилась). Любопытно заметить, что ее юридическое и общественное положение не слишком отличалось от положения Олимпии: она не была замужем за Листом, от которого у нее были две дочери (одна из которых будущая Козима Вагнер), а в 1839 году появится еще и сын.
