С празднования весеннего равноденствия минуло всего несколько дней, когда посреди ночи в Пьянокамне поднялся крик. Кто-то во всю глотку вопил: «Пожар!» – отчего деревенские люди, всегда знавшие, что нужно делать по такому несчастью, выскакивали со дворов с ведрами и опрометью неслись к ближайшему колодцу.
Но Пьянокамень не горел. Зарево пожара красило ночное небо вдалеке, а немногим выше над ним ползла по небу красная комета – вестница бед. К ней за прошедшие годы люди кое-как попривыкли, а вот пожар их не на шутку испугал.
– Кажись, конеферма пана Зданека горит, – сказал голова, – а ну-ка запрягайте!
Огнеборцы обернулись с рассветом черные от сажи, а встретившие их жены и матери принялись неустанно благодарить Бога за то, что никто не погиб в огне. Более того, они привезли с собой выжившего.
Когда Румяна услышала имя, она стала пробиваться сквозь толпу встречавших и вернувшихся, работая локтями, но когда смогла выбраться к телегам, увидела лишь, как кого-то заносят во двор к Бухтарю. Прорвавшись же к его воротам, наткнулась на отца, крепко ухватившего ее за плечо.
– Томех сказал не беспокоить.
– Что там? Кого привезли, батюшка?! Скажи! Его?! Его?! – взмолилась Румяна.
– Уймись! – нахмурился коваль, впрочем тут же дав слабину. – Там… на конеферме творилось жуткое дело, не хочу про это говорить. Из всех живьем мы нашли только Леха Зданека… а ну уймись!
– Пусти!
– Уймись, девка! – вопреки обыкновению рыкнул Дорот, не пуская дочь в Бухтарев двор. – Со всех окружных деревень люди пожар тушить собрались, а потом отправили гонца в Сгвиров за лекарем и стражей, но пока их нет, за несчастным парнем Томех приглядит. Он сказал, чтобы не мешали ему, ясно? А теперь домой и за работу!
День был потерян для нее. Румяна трудилась вместе с отцом, глядя на мир пустыми глазами. Она была бледна как привидение, работала без души и внимания, а когда отцу это надоело, он прогнал девушку в дом и запретил выходить. Она не хотела есть, не хотела пить, лишь сидела на лавке и смотрела в окно, кусая нижнюю губу, пока мать не закричала, увидев кровь.
Когда ночь усыпила Пьянокамень, Румяна тихо выскользнула из дома и вскоре залезла во двор к Бухтарю. Благо собаки однорукий не держал и она смогла пробраться под самое окно, где горел свет. Встав на цыпочки, девица заглянула внутрь и увидела, как хозяин ходит туда-сюда по комнате, складывая разную всячину в кожаную сумку. Пока Бухтарь метался из стороны в сторону, явно торопясь, девушка изо всех сил старалась лучше разглядеть того, кого уложили на две поставленные рядом лавки, но край стола закрывал обзор, отчего она мелкими шажками стала двигаться влево, пока не задела ногой пустое ведерко. Оно негромко стукнулось, упав, а Румяна присела и сжалась в комок. Ничего. Пьянокамень спал, а Бухтарь был так занят своими делами, что не заметил звука снаружи. Так Румяна решила, прежде чем крепкие пальцы схватили ее за шкирку, и, не успев даже пискнуть, дочь коваля оказалась втащена в дом.
– Думал, что ты раньше придешь, – буркнул он, вернувшись к сумке как ни в чем не бывало.
– Думал? – Она глядела только на сплошной кокон из бинтов и одеял, лежавший на лавках.
– Да. Я же знаю тебя, Румянка. То, что ты явишься посреди ночи, было очевидно.
Она сделала крохотный шажок, другой, ощущая сильный запах мазей и… гари, исходивший от Леха.
– Он… живой? – пролепетала она.
– Живой. Но зрелище страшное. Над бедолагой поработал не только огонь. Погляди, если духу хватит.
Бухтарь не обращал на нее внимания, продолжая запихивать в свою сумку какие-то бумаги, банки, бутылки, ковчежцы, будто та была бездонной, а Румяна, казалось, целую вечность преодолевала жалкие три локтя. Тряпка на лице раненого едва-едва шевелилась, тревожимая дыханием, и девушка поклялась самой себе: что бы там ни оказалось, она не отдернет руки, не отвернется и не закроет глаз. Румяна сорвала ткань и бессильно осела на пол, клятву, впрочем, сдержав. Лицо Леха блестело от покрывавшего его жирного слоя мази, но было оно невредимо.
– Ах ты старый злой сукин сын…
– Прости, молодка, – глухо усмехнулся Бухтарь, встав рядом, – воистину дурная шутка. Но если бы ты видела его лицо этим утром, твой визг услышали бы и в Спасбожене. Я восстановил его с самых основ и даже успел переговорить с парнем, прежде чем он совсем ослаб. Благодари Господа за то, что я неплох в целительском искусстве.
Бухтарь зашаркал к печке, выложил на стол крынку с молоком, миску хлеба и пару кружек. Козьим молоком его исправно снабжала вдова Лешек – уж очень калека его любил. Сев на свободную лавку, он плеснул в кружки и кивнул Румяне на табурет. Та, пытаясь понять только что услышанные слова, бездумно повиновалась, села, взяла кружку и отпила, лишь тогда встрепенувшись: молоко оказалось ледяным.
– Он будет жить, и он будет здоров, – продолжил Бухтарь, – я восстановил ему все мышцы, исцелил нервную систему и внутренности от тепловых повреждений, вернул весь кожный покров, и теперь он просто спит глубоким сном. Через несколько дней кожа окончательно приживется, а дотоле ты будешь за ним ходить и его утешать. Парень потерял всю семью, и всю его жизнь пожрал огонь, так что постарайся заставить его лежать смирно и не раздражать новые ткани.
Румяна вроде бы и слышала, что он говорил, и даже понимала что-то, но в то же самое время и не понимала вовсе. Бо́льшая часть ее головы была занята мыслями об одном только Лехе, но оставшаяся часть кричала о том, что Бухтарь… неправильный.
– Это все по моей вине, – вдруг сказал калека, – это я виноват.
– Ты? – удивилась она.
– Они искали меня. Я-то думал, что хорошо схоронился, но они меня искали все эти годы. Страшно подумать, сколько сил бросили на поиски, если всего за жалких пять лет успели добраться до такой глуши.
– Они? Кто они? Кому ты сдался так сильно, что из-за тебя людей огнем жгут?!
– Не твоего кметского ума дело, – ровно ответил Бухтарь и посмотрел на девушку из-под нечесаных волос, которые всегда падали на его глаза и лоб.
Привставшая было Румяна в страхе плюхнулась обратно. Там, у ручья в темноте, когда Лех едва не ударил Бухтаря, ей привиделось на краткий миг, будто глаза калеки вспыхнули. На самый-самый краткий миг. Это так напугало ее, что девица вскочила и схватила юношу за руку. Потом она убеждала себя, что, конечно, лишь защищала однорукого старика, но именно в тот самый миг она знала, что если Лех ударит Бухтаря, то с ним, с Лехом, произойдет нечто страшное, и надо было любой ценой спасти возлюбленного.
Вот и опять полыхнули глаза Бухтаря лишь на краткий миг, но теперь Румяна была уверена.
– Ты… кто?
– Беглый магик, примеривший на себя личину другого человека. Пять с лишним лет назад я случайно встретил твоего отца, и так случилось, что спас его от смерти. Помнишь, он ездил в Ирдлу на соревнования ковалей? Так вот на обратном пути у его телеги сломалось колесо, он стал близ лесочка вечерком, а как солнце зашло, на охоту вышли осклизни
[1]. К его удаче рядом случился я. В благодарность Дорот, узнавший, что я бродяга, позвал к себе. Как я у вас в Пьянокамне прижился, ты знаешь, а вот теперь пора уходить. Беда слишком близко подобралась, еще чуть-чуть – и она заявилась бы прямо сюда.
