Итак, незадолго до смерти Алексея Михайловича у подножия трона разгорелась жестокая борьба за право возвести на престол «своего» претендента. Она началась уже после того, как царевич Федор был оглашен в качестве наследника Алексея Михайловича. В решающую фазу борьба эта вступила, когда царь оказался на пороге смерти, а также сразу после его похорон.
Одни авторы представляют ее как мирные уговоры царя Алексея Михайловича, отходящего от света сего.
Вот, например:
«Государь московский, призвавши Артемона, на смертном одре просил у него совета, которого из сыновей прежде своей кончины назначить государем московским и которому из трех передать свой скипетр. Артемон советует ему, обошед старших сыновей, Феодора и Иоанна, вручить правление младшему из них, Петру. Артемон хлопотал об нем потому, что был ему родственник по матери; но умирающему государю он представил причины, почему так советует, именно: Феодор слаб и расстроен здоровьем с самой юности; Иоанн нездоров глазами и близорук, а потому и к правлению такого государства неспособен; притом он не имеет ни одного доблестного качества, даже не имеет столько благоразумия, чтобы править самим собою и таким царством. Феодора он представлял также неспособным к правлению… И так Артемон советовал вручить скипетр правления Петру, не смотря на его малолетство; он говорил, что Петр по одному своему виду достоин быть Царем, что он по взгляду Марс, величествен по наружности и цветет свежестию юности. Из всего этого он предрекал блаженные времена его царствования и обещал, что если государь передаст ему власть правления, то единодушно все признают Петра царем, и что сам он (Артемон) за малолетством его поможет ему советами своими в делах правления. Лишь только дошел об этом слух до принцев крови, особенно до их теток и сестер, бывших тогда во дворце, — слух о том, что Артемон старается возвести на престол свой род и фамилию Нарышкиных, тотчас они посылают за Одоевским, Милославским и другими, прося, чтобы они поспешили к ним как можно скорее. София встречает явившихся на зов бояр с воплем и слезами; а бояре, уже пылавшие ненавистью к Артемону, входят в спальню государя, уже умирающего, и умоляют его немедленно пред их глазами вручить правление государства старшему сыну, Феодору, и благословить его. Умирающий отец, побежденный их мольбою, исполнил их желание, отдал верховную власть своему сыну Феодору»
[18].
Процитированный выше источник рассказывает о противостоянии аристократических «партий» постно и благостно.
Речь идет о высшей власти в огромной державе. Речь идет о непримиримых врагах: возвышение Нарышкиных и их союзника Матвеева означает автоматическое падение Милославских со всеми их сторонниками. Следовательно, их постигнет опала, возможно, ссылка, а то и неожиданная смерть.
Опасно оставлять взрослого наследника в живых… Опасно давать ему опору в опытных по части дворцовых интриг вельможах…
Печальная судьба ожидала в случае поражения и противоположную «партию» — уход на периферию большой политики, ссылки и т. п. Как, в сущности, и произойдет.
А тут: пришли к умирающему, молили, поливали слезами… Больше похоже не на решение большого политического дела, а на родительское собрание, возглавленное строгой учительницей. Можно предположить несколько более жесткости в действиях противоборствующих групп. Думается, вернее описывают ситуацию при дворе более осведомленные иностранные дипломаты, а также иные агенты иностранных государей в России.
Так, по сведениям одного из них, Алексей Михайлович совершенно определенно высказался в пользу Федора и никогда не колебался на сей счет. Государь назначил в качестве опекуна князя Юрия Алексеевича Долгорукого — ему хоть и было далеко за семьдесят, а все же он имел репутацию превосходного полководца, толкового администратора, опытного царедворца. «По московскому обычаю, нового царя должны были избрать в тот же день, в день смерти прежнего царя
[19]. Но Артемон утаивал смерть царя и, подговорив стрельцов к единодушному избранию на царство Петра, своего малолетнего родственника, а не Феодора, которого благословил отец, уже поздно ночью сообщил боярам о смерти царя и, посадив младенца Петра на трон, убеждал их признать его царем без всякого прекословия, потому что Феодор опух и лежит больной, так что мало надежды на его жизнь и еще меньше на то, чтобы он благополучно правил ими и воевал с внешними врагами». Выходит, обошлось без «уговоров» царя Алексея Михайловича, и вся матвеевская интрига могла сосредоточиться на кратком периоде междуцарствия. Но «…бояре, узнав от патриарха, бывшего при смерти царя, что царь, умирая, благословил на царство царевича Феодора и опекуном назначил Юрия Долгорукого, ожидали прибытия этого последнего… Юрий Долгорукий, приехав во дворец и рыча, как вол, с горя по случаю кончины царя, спрашивал у патриарха, кого отец благословил на царство. Патриарх отвечал, что царевича Феодора. Тогда Долгорукий и бояре, не слушая убеждений Артемона об избрании на царство Петра, устремились к больному Феодору; видя, что двери затворены и заперты, велели их выбивать и выламывать; войдя к нему с рыданием и плачем о смерти его отца, с радостью понесли его (потому что он сам ходить не мог) и, посадивши на престол, подходили к его руке, поздравляя с воцарением. Между тем мать царя Петра и Артемон, не будучи в состоянии противодействовать могуществу бояр и Долгорукого, вместе со своими советниками скрылись»
[20].
Вот это — более правдоподобно. Привлечь к делу стрельцов, попытаться обмануть ближайших к покойному монарху вельмож умильными речами, запереть истинного наследника, скрыть кончину благодетеля своего — такое в духе блистательного интригана, умнейшего дипломата и чудесного ритора Артамона Матвеева. И совершенно адекватным выглядит недоверие к нему, упертому «западнику», патриарха Иоакима. Утверждение у власти такого временщика грозило Церкви самыми неприятными последствиями. А значит, Иоаким имел основания сорвать дворцовый переворот Матвеева—Нарышкиных.
Дело не в том, кому именно отдавал предпочтение Матвеев — представителям протестантских или же католических держав. Дело в другом: он, кажется, больше чувствовал себя европейцем, чем русским. Делая своей супругой шотландку Гамильтон, Матвеев осознанно шел наперекор старомосковским брачным обычаям. Это, может быть, первый крупный государственный деятель России с чаадаевским складом ума. В 1675 году его дом посетили имперские дипломаты, и один из них оставил краткое, но красноречивое описание этого визита: «Потолок залы был разрисован; на стенах висели изображения святых, немецкой живописи; но всего любопытнее были разные часы с различным исчислением времени. Так, одни показывали часы астрономического дня, начиная с полудня (какие употребляются и в Германии); на других означались часы от заката солнца, по счету богемскому и итальянскому, иные показывали время от восхода солнца, по счислению вавилонскому, другие по иудейскому, иные наконец начинали день с полуночи, как принято латинской Церковью. Едва ли можно найти что-нибудь подобное в домах других бояр. Артамон больше всех жалует иностранцев (о прочих высоких его достоинствах говорить не стану), так, что немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом и опередил их просвещением. Из всех русских бояр и князей у одного его сына, вопреки народному обычаю, растут на голове волосы, и он учится у иностранцев обхождению, языкам и разным наукам… Достоинства этого необыкновенного человека равняются его славе…»
[21]
