Внезапно цикада сбросила кожицу. Или это змеиная кожа? Нет, сброшенный покров на ощупь толще. Больше похож на панцирь омара или краба. Пелена наркоза, покрывавшая меня, спала, мне стало легко-легко. Похоже, мне дали не местный, а общий наркоз. Запеленали в тонкую пленку ностальгии. Лишь зрение приобрело необыкновенную остроту, и меня переполняли образы, которые невозможно описать словами. Восторг? Ему на смену пришло отвращение, когда я почувствовал, что все тело постепенно немеет и покрывается рыбьей икрой.
Я утер ладонью нос и убедился, что он действительно кровоточит.
Который час? Утро сейчас или вечер?
С обеих сторон место, где я лежал, огораживала белая клеенчатая занавеска, создававшая для меня какое-то личное пространство. Вдруг в ногах край ее приподнялся, и в моем отсеке без предупреждения появилась пара туфель на каучуковой подошве. Ничего особенного – медсестры не обязаны спрашивать разрешения, когда входят в больничную палату. Ведь пациент – всего лишь товар с дефектом, сохраняющий форму человека, только если он отлит в матрицу под названием кровать.
– Болит?
– У-у… – только и смог промычать я, еле-еле покачав головой.
Медсестры бывают разные: кому больше нравятся пациенты, умеющие держать себя в руках, кому – избалованные, которые все время требуют к себе внимания. В любом случае в первом раунде надо просто наблюдать за поведением оппонента.
– Вот градусник… Давайте еще поменяем пузырь со льдом.
– Какой ветер!
– Ветер? – Вид у сестры был слегка нагловатый, виноват в этом был ее нос, курносый, напоминающий земляной орех. – Это кондиционер гудит на крыше. Того и гляди в разнос пойдет…
– Нет, это другой звук. В небе гудит… будто повсюду разбросали многие сотни губных гармоник и люди дуют в них во всю мощь легких…
– Ну не надо фантазировать.
– Потому что я могу играть на свирели…
– Вам не больно так много говорить?
– Нет, нормально. Вот кровь из носа почему-то не останавливается.
Сестра взглянула на врачебную карту, куда записывали данные о моем состоянии, проверила градусник и, наклонив набок голову, сказала:
– Мне кажется, с такой травмой нет нужды в госпитализации.
– Но ведь я потерял сознание, разве не так?
– Если хирург-стоматолог на завтрашнем обходе разрешит, можно вас выписывать.
– Если только не будет осложнений после сотрясения мозга…
– Ну и пациент! Сколько можно брюзжать? Ортопед сказал, чтобы я вам пузырь со льдом поменяла. Вот сейчас поменяю, и все…
Она проворно заменила пузырь. Глаза снова потеряли фокус. Постепенно стали вырисовываться лампы дневного света на потолке, разбрызгиватель в точно таких же очках, какие носил отец или портрет отца, запечатленный на разбрызгивателе. Наркоз снова нахлынул на меня как волна. Время, казалось, потекло в обратную сторону, вбирая в себя всю полноту чувств. Не совсем эйфория, скорее состояние невесомой легкости.
– И все-таки ветер…
– Терпеть не могу болтливых пациентов!
Сестра через одеяло щелкнула меня пальцем по промежности. Три раза подряд. Мстит, что ли, мужикам в моем лице? Туфли на каучуковой подошве удалились так же неслышно, как появились.
Не прошло и минуты, как занавеска с левой стороны кровати колыхнулась и ко мне на длинной ручке просунулась чесалка для спины. Не сувенирная бамбуковая игрушка, какие продают на горячих источниках, а настоящий деревянный тотем, выкрашенный черной краской. Филиппинский сувенир?
– Можно?
Голос был сдавленный, мягкий. Мне не хотелось ни с кем говорить, но со старшими нужно быть вежливым. Я об этой клинике ничего не знаю. А этот человек может что-нибудь рассказать. Важно иметь источник информации.
– Пожалуйста, пожалуйста…
Чесалка раздвинула занавеску, и я увидел сидевшего на кровати, скрестив ноги, коротышку лет сорока с плоским, как утюг, лицом. Вид у него был бравый. Мне сразу бросились в глаза заросшие густыми черными волосами голени, которые открывали миру разошедшиеся полы больничного халата. Он держал в руке сигарету, постукивая фильтром по тыльной стороне ладони. Все время моргал и быстро облизывал языком верхнюю губу, словно рептилия.
– Ну при чем здесь кондиционер? Это ветер, ты правильно сказал. Я здесь уже скоро полмесяца, но таких собачьих завываний до сих пор не слышал. Но с сестрой выяснять отношения – бесполезное дело. Все равно ничего не добьешься. Как можно уступить пациенту? Это ж удар по чести старого солдата.
– Слышишь детские голоса? Поют.
– Дети?
Помоги мне, помоги мне, помоги!
Очень я прошу об этом: помоги!
– Не пугай меня! Тебе кажется, наверное.
– Или это на станции объявляют?
– С наветренной стороны нет никакой станции. Это иллюзия. Я знаю: стоит навострить уши – и начинает казаться бог знает что. В старину это называлось северный ветер горных богов.
За спиной коротышки было окно, закрытое широкими белыми жалюзи. Щели между складками заполняла чернота. Ночь?
– Который час?
– Полдесятого.
– Черт! Ужин пропустил!
– Какая жалость! – Коротышка потер небритую физиономию и как-то странно хихикнул. Может, он мой ужин съел? – Говорят, из всех напитков в банках кока-кола лучше всего голод утоляет.
– А завтрак во сколько?
– У тебя деньги есть? С деньгами не пропадешь. Как говорится, с ними и Страшный суд не страшен.
Коротышка с волосатыми ногами не сводил глаз с кармана моей пижамы. Я только сейчас заметил, что на мне совершенно новая пижама. Стрекоза, что ли, позаботилась? Или это подарочек от мастера Убийцы, захотевшего извиниться за свою «шоковую терапию», от которой не было никакого толка. Так или иначе, обо мне позаботились. Ведь если не уплатить вперед, в клинику не положат.
С равнодушным видом я ощупал карман. Вроде деньги, бумажки по тысяче иен. Штук десять. Я легонько потянул одну. Точно! Тысяча иен.
– Значит, есть? Отлично! Давай! Но надо подождать до десяти, когда свет потушат. Что ты хочешь? Какое печенье больше любишь?
– Все равно.
– Не скажи. Бывает в форме рыбки, бывает полумесяцем…
– А какая разница?
– Большая. Советую рыбок.
– Почему?
– Потому что в такое печенье начинки больше кладут. До самого кончика хвоста. Не жалеют.
– Мне все равно…
За окном в ночном небе что-то затрепыхалось. Наверное, ветер летучих мышей сдувает. Я вытер нос. Посмотрел на руку – кровь.
– Ну что, дашь деньги? Две тысячи…
