Зная себя как облупленного, скажу без рисовки, что имел и имею больше, чем заслуживаю. На недавнем застолье семейный патриарх — дядя Юрий Моисеевич, как бы исключая меня из разговора на равных, сказал: «Ну ты у нас вообще счастливчик». Я сперва пропустил его слова мимо ушей, а после огорчился: ведь если дядюшка прав, я проживаю некий неполноценный вариант жизни — все как у всех, но в щадящем режиме, не в полную силу. По здравом размышлении я решил не искушать судьбу, а попросту благодарить за послабление — знать бы, кого или что.
Само собой разумеется, 25-й кадр смерти подмигивает, как и прежде, но это подмигиванье ужасает меньше, чем в детстве и юности. С годами я согласился с Чеховым, что «жить вечно было бы так же трудно, как всю жизнь не спать». И все-таки сознание неохотно, непоследовательно и не до конца примеряется к собственному абсолютному исчезновению — секунда в секунду с отключением, так сказать, источника питания. К тому, что все нажитое и, как кажется, вполне оцененное именно тобой — главным специалистом по дворовому тополю в два обхвата, воркованию проточной воды в сваях, стихотворным и музыкальным фразам, красоте и ужасу звездной ночи и проч. — в одно мгновенье превратится в никчемный мусор на растопку. На растопку чего, спрашивается?
Сорок лет назад одно мое стихотворение кончалось так:
Мне двадцать лет, я прожил треть
От жизни смелой и поспешной,
И мне ясней и безутешней
Видны ее нагие стержни —
Бессмысленность, случайность, смерть…
Что тут скажешь? Срок, сгоряча и наобум отпущенный зеленым лириком самому себе, вроде бы подходит к концу. Минувшие сорок лет оказались не такими уж смелыми и поспешными, хотя истекли довольно внезапно. «Стержни» на месте — никуда не девались. Но мне решительно не хочется заканчивать нынешние записки торжественными словами, потому что я рассчитываю еще пожить.
Фотографии
Послужной список моего прадеда по отцу Давида Гандлевского.
Давид Гандлевский с женой Софьей и сыном Моисеем. Швейцария, конец 1900-х.
Следующее поколение с отцовской стороны: Фаня Найман и Моисей Гандлевский с сыном Марком. Сестрорецк, 1930 г.
Александр Орлов, прадед с материнской стороны.
Его жена Александра Васильевна Орлова.
Следующее поколение с материнской стороны: мой дед Иосиф Иванович Дивногорский. Судя по мундиру, на германской войне. Мама отца почти не помнила, он умер в 1932 году, когда ей не было и четырех.
Мамина мать и моя бабушка Мария Александровна Дивногорская.
Вот такой я Марию Александровну смутно помню (она умерла в 1957 г.).
Мама, 7 ноября 1951 г.
Мои родители, 1952 г.
Я с матерью, Ириной Дивногорской, и отцом, Марком Гандлевским, август 1953 г.
Справа от отца — его младший брат Юра, рядом с ним — их мать и моя бабушка Фаня Моисеевна, 1954 г.
Слева от мамы наша с братом названая бабушка Вера Ивановна Ускова, ближайшая подруга маминой мамы. Подмосковье, деревня Малое Сареево, начало 60-х.
Подопечного Ань-Аня я сфотографировал.
Вера Романовна Вайнберг.
Мой дядя, Юрий Моисеевич Гандлевский, 2010 г.
Байдарочники — родительская компания. Ладожское озеро, 1964 г.
Мой брат Саша с нашей колли, середина 60-х.
Мне двадцать три, 1975 г. Фото А. Бескова.
Александр Сопровский.
Алексей Цветков, начало 70-x. Фото А. Бескова.
Бахыт Кенжеев. Фото О. Егоровой.
Аркадий Пахомов.
Смогисты (слево направо): Юрий Кублановский, Владимир Алейников, Леонид Губанов и Аркадий Пахомов, 1965 г. Фото Л. Курило.
