– Объявлена повышенная боевая готовность, – говорит он. – Вам необходимо прибыть на лодку. Машина ждет.
Холодный воздух обжигает нас, словно стальное лезвие. В машине очень темно. Посетители кафе машут нам с освещенного крыльца. Мы отъезжаем. Что нас ждет впереди?
Машина несется по плохо освещенным улицам Бейрута. Шофер хранит молчание. Других машин не видно, но время от времени на тротуарах мелькают темные фигуры военных патрулей.
У входа в гавань машина останавливается, и мы, протрезвевшие, уставшие и злые, вываливаемся из нее. В темноте натыкаемся на автоматный ствол. Часовой объясняет нам, что в районе порта нашли какие-то подозрительные предметы – итальянский водолазный костюм или что-то в этом роде. Нам все становится понятно.
Наши лодки по-прежнему стоят у причала. В ярком свете дуговых ламп они похожи на гигантских слизней. Ночную тьму над водой разрезает синий луч прожектора. Он постоянно движется, высвечивая каждый отдаленный уголок гавани.
Перед молом у входа в гавань курсируют два дизельных катера. С них моряки опускают в воду небольшие мины. Работа довольно монотонная, но эти заряды способны перебить хребет любому итальянцу, который попытается пролезть сквозь сети.
На борту нашей лодки дежурный офицер держит ситуацию под контролем. Одной рукой он нежно поглаживает пулемет. Зубы его сверкают в темноте, когда он произносит:
– Боже! От вас несет, как от винной лавки!
Чуть ниже, наклонившись вперед, стоят вахтенные и внимательно вглядываются в поверхность воды. Возле каждого лежит мощный заряд. Любой объект, который попытается приблизиться к нашей сети, будет немедленно взорван. Позади нас Бейрут. Город спит, но в маленьком кафе сейчас поют песни русские девушки. С моря дует прохладный ветерок. Мы ежимся, стоя на холодном мостике. Где-то вдалеке в море мигает одинокий огонек, и мы утешаем себя тем, что находимся в гавани.
Через несколько часов небо над сирийскими горами начинает светлеть. Перед рассветом становится холоднее. Ствол пулемета обжигает мою ладонь словно кусок льда. В открытом люке боевой рубки виден мягкий свет главного поста, который манит нас своим теплом. Неожиданно из темноты раздается громкий голос:
– Отбой! Пулеметчики, разойтись. Заряды оставить на палубе. Отбой.
Мы вздыхаем с облегчением, и из наших ртов вырывается облачко пара.
Внизу, в кают-компании, жарко. На часах половина пятого. Мы вдруг осознаем, что страшно устали. Кто-то предлагает немного выпить перед сном. Звякают бокалы, из потайного места появляется бутылка виски. Вчетвером садимся за стол, с усталой задумчивостью потягиваем виски и смотрим на приклеенные к абажуру фотографии красоток. Это маленькое, похожее на железнодорожное купе помещение – наш дом. Дежурный офицер трет глаза:
– Сейчас лягу и просплю все свободное время. Мы ухмыляемся, потому что сами говорили так много раз. Он почувствует себя значительно лучше, после того как примет холодный душ и позавтракает. Потом его можно будет увидеть плещущимся в прохладной воде на военном пляже или танцующим в «Карлтоне». Никому и в голову не придет, что он двадцать четыре часа отдежурил в душной лодке и три часа неподвижно стоял, положив палец на спусковой крючок пулемета.
На рассвете мы выбираемся из лодки. Солнца еще не видно, но уже скоро золотой шар появится из-за гор. Это лучшее время дня. Вызываем машину. По пути домой кто-то предлагает искупаться. Водитель везет нас какой-то новой дорогой и высаживает возле песчаного пляжа. Мы раздеваемся догола и за несколько минут смываем с себя всю накопившуюся усталость и грязь. Полные сил и оптимизма, едем в столовую на завтрак и оживленно обсуждаем наши дальнейшие планы.
Мысленно возвращаясь к тем дням, я не могу с уверенностью сказать, что было главной целью нашей жизни. У нас не было принято задумываться о целях войны. По-моему, именно в этом состояло основное различие в поведении военных и штатских. Гражданским людям не свойственно было отвечать ударом на удар, и они никогда не переходили в наступление. В итоге у них появлялись разочарование, гнев и ненависть. Мы же всегда наносили удар первыми, и, если попадали в опасное положение, только в результате ответных действий противника. У нас не возникало какой-то особенной ненависти к немецким подводникам, потому что мы понимали, что они ведут такую же войну, так же радуются успехам и переживают неудачи.
В те памятные дни 1943 года военные действия на море все еще были на удивление честными. Наши жизни зависели от результата состязания интеллекта нашего командира и командира итальянского или немецкого эсминца. Даже тогда, когда мы крались на большой глубине, а на поверхности нас разыскивал враг, мы мыслили такими категориями, как «хорошая контратака, плохая контратака» или «плохой материал».
Эти меры и контрмеры были похожи на ходы в шахматной партии. Мы могли по достоинству оценить точку зрения немцев и старались видеть на ход вперед. В конце концов научились предвидеть, как отреагирует противник на наши новые замыслы.
При всем этом мы гордились своими кадрами и знали, что у нас превосходный экипаж. Страна предоставила нам подводную лодку, которая обошлась ей в 350 тысяч фунтов стерлингов. Все мы, шестьдесят человек, должны были сплотиться и нанести максимальный ущерб врагу. Наш экипаж никогда не вступал в бой с лозунгом «Победа или смерть». Это всегда был хорошо продуманный и отработанный маневр против объекта под названием «цель». Причем реальные боевые действия мало чем отличались от учебной практики – наши действия и мысли были одинаковыми. Это был весьма совершенный способ ведения войны. Правда, позднее, когда мы встретились с японцами, многое изменилось.
На берегу наши моряки старались не думать о войне. Во флотилии царил дух соревнования, и мы как самое дорогое сокровище хранили наш «Веселый Роджер»
[7]. Любили возвращаться домой после успешного патрулирования. Число потопленных фашистских судов и уничтоженных фашистов не имело большого значения по сравнению с той радостью, что мы испытывали, возвращаясь в гавань с развевающимся на ветру «Веселым Роджером», на котором прибавилось несколько полос.
В море экипаж подлодки становился единым целым. Офицеры и матросы ели одну и ту же пищу и жили примерно в одинаковых условиях. Мы ходили в одинаковой форме, знали привычки и причуды друг друга. В сущности, были одинаковыми. Это помогало легче переносить тяготы войны. Отсутствие классовых различий и необходимость положиться друг на друга в трудную минуту помогали нам понять идею демократии, за которую мы боролись.
В Бейруте и его окрестностях огромное богатство соседствовало с ужасной нищетой. Здесь мы встречали фашистов, коммунистов и реакционеров, но во время отдыха между патрульными плаваниями нам по большому счету было все равно, какие у людей взгляды, если с ними было приятно проводить время. Разумеется, мы чувствовали несправедливость французского правления и сторонились денежных мешков, которые жили в огромных горных виллах. Но как бы хорошо ни было на берегу, наши моряки всегда помнили дату следующего выхода в море и о том, что в конце концов нам придется отправиться на Дальний Восток. В разгар войны было бы неразумно придавать большое значение политическим взглядам граждан страны, в которой ты гостишь.
