Мы пробыли здесь полчаса. Пришел командир экипажа и сказал:
– Полетели.
Последовал часовой перелет до Холландии, столицы Западного Ириана. Я снова уснул и проснулся только тогда, когда внизу появились горы Новой Гвинеи. Сверху хорошо были видны высохшие русла рек в ущельях. Над зелеными лесами висели серые облака. Где-то в этих лесах австралийские солдаты преследовали японцев. Не очень удачное место для вынужденной посадки.
Взлетно-посадочная полоса находилась недалеко от гор. Сверху были видны следы прошедших боев. На земле разбросаны обгоревшие металлические обломки самолетов. Наш самолет описал два круга над гаванью Голландии и пошел на посадку. Легко можно было отличить места, где раньше находились японские военные постройки. Там не осталось ничего, кроме фундамента. После изгнания японцев американцы тщательно все вычистили из соображений санитарии.
Самолет прокатился по взлетно-посадочной полосе, по обеим сторонам которой росла высокая трава, и остановился. Жара навалилась на нас всей своей тяжестью. Домики и деревья дрожали в золотистом мареве. В горячем воздухе дороги походили на блестящие длинные реки. Мы с большим облегчением вернулись в самолет и поднялись в воздух, продолжая путь на острова Адмиралтейства.
Вечером мы долетели к этим крошечным островкам и немного покружили над ними. Деревушки, находящиеся в устьях рек, были затоплены водой. Домики цвета грязи покоились на высоких сваях. Возле некоторых из них видны шлюпки. Внизу показалась гавань острова Манус. Мы снизились и приземлились на взлетно-посадочной полосе самого восточного из островов Адмиралтейства. Остров был так мал, что взлетная полоса пересекала его от одного берега к другому. Водитель встречавшего нас джипа велел следовать за ним, и самолет, словно автобус, покатил за автомобилем по лужайкам и просекам, пока джип не остановился на поляне среди пальм. Самолет, развернувшись, замер, и мы спустились на землю.
На острове был английский офицер связи. Он отвел меня в лагерь для транзитных пассажиров, расположенный у живописной лагуны со спокойной зеленой водой. Нас разместили в небольших коттеджах. В столовой обслуживали негры. Любое блюдо стоило один доллар. Прямо у воды расположился американский клуб. Он представлял собой простой сборный барак, разукрашенный синим и желтым цветами. Столики, стоявшие на берегу, защищались от солнца сине-желтыми зонтиками. Между двумя пальмами был натянут киноэкран. В целом место неплохое. До британской базы на Манусе около часа езды через густые джунгли. Дороги, построенные американцами, оказались образцом инженерного искусства.
На островах Адмиралтейства мы провели два дня. Загорали, ловили в лагуне барракуд и проводили время в клубе. В общем, замечательно отдохнули после трудного перелета. Я очень гордился тем, что в моем распоряжении находился самолет. На острове было несколько англичан, которые целую неделю ждали отправки на остров Гуам. В конечном итоге путешествие по воздуху оказывается более длительным, чем кораблем, и гораздо менее удобным.
С Мануса мы перелетели в Дарвин, провели там ночь и в конце концов воскресным утром приземлились на аэродроме Гилфорд неподалеку от Перта. Когда я вышел из самолета в своем тропическом хаки, меня встретила австралийская зима. Шел дождь. Это был один из самых холодных дней в году. Я сильно замерз и отогрелся только в госпитале.
Глава 27
Главный врач военного госпиталя Перта испытывал странную неприязнь к выздоравливающим, которые оставались в городе, и предлагал им следующую альтернативу: идти в приют и жить там под недремлющим оком сестры-хозяйки либо ехать в глубь страны и наслаждаться красотами природы на одной из ферм «пшеничного пояса». Лелея смутную надежду, что смогу найти с сестрой-хозяйкой общий язык, я выбрал приют.
В госпитале, где по идее мы должны были находиться на грани смерти, наши температурные листы были исчерканы невероятными кривыми, пики которых приходились на дни, когда мы тайно убегали в американский клуб. В приюте господствовали законы военного времени. Там не было списков с правилами поведения и наказаниями за их несоблюдение. Апеллировали к нашей сознательности. Нужно было непременно находиться в приюте во время всех приемов пищи, включающих несколько стаканов молока и чая. Распорядок дня составлен таким образом, чтобы мы не могли отлучиться из приюта больше, чем на два часа. После нескольких дней такой жизни меня потянуло на природу. Я решил перебраться в «пшеничный пояс», что бы из этого ни случилось.
Мы выехали сразу после рассвета и, оставив позади высокие белые дома, выходящие на берег реки Суон, покатили по асфальтированной дороге, ведущей в глубь Австралии. Вскоре достигли фруктового пояса.
На склонах холмов тут и там разбросаны небольшие усадьбы, ровными рядами росли апельсиновые деревья, пышно цвели персики и австралийские акации. Мы с удовольствием смотрели на залитые солнцем сады, вдыхали полной грудью воздух, насыщенный ароматом цветов.
За этим поясом фруктов последовали фермерские хозяйства, и пейзаж стал очень напоминать английский. Дома среди деревьев, бесконечные зеленые поля, мирно пасущиеся коровы. Мы были в этих местах раньше, когда охотились на кроликов. Нам нравилось дотемна бродить среди этих деревьев. Возле небольшого сарая знакомый фермер угощал нас парным молоком. Корова лениво помахивала хвостом, в то время как он наливал молоко из ведра в ковш. Впереди у нас была долгая дорога, поэтому мы не останавливаясь проехали по сельским районам и попали в лесистую необжитую местность, которую австралийцы называли бушем.
Утомленные жарой и однообразием пейзажа, мы почти перестали смотреть по сторонам и очень удивились, когда сквозь лесную просеку на нас хлынули яркие солнечные лучи и нашему взору открылись стоящие на поляне внушительные кирпичные постройки. Здесь, в этом лесу, они казались совершенно неуместными. Позднее мы узнали, что проезжали мимо римско-католического центра, состоящего из колледжа, церкви и фермы. Вероятно, его построили в этом укромном месте в надежде, что сатане будет труднее искушать здесь воспитанников.
Около двух часов, когда лес начал редеть и вдали показались пшеничные поля, дорога испортилась. На ней появились трещины от солнца, промоины от дождя и сильных наводнений. Поверхность дороги напоминала обветренное морщинистое лицо старого моряка. Машина замедлила скорость и завиляла. Водитель старался ехать по целым участкам дороги. Те места, где дорога совсем размыта, приходилось объезжать по тонкой серой траве. В машине было жарко. Пиво нагрелось и плохо утоляло жажду.
В двухстах милях к северу от Перта ландшафт стал более ровным. Когда мы наконец добрались до «пшеничного пояса», день уже приближался к вечеру и заметно похолодало. Мы медленно двигались по ухабистой дороге и смотрели в окно. Мимо тянулись бесконечные поля, изредка попадались небольшие рощицы. Домов почти не было. Время от времени вдали мерцали огни.
В сорока милях от места назначения дорога проходила через небольшой поселок. Грязная улица с деревянными домами напомнила о временах Дикого Запада и заставила нас крутить головами в поисках салуна с вращающимися дверями. Салун нашелся, но он оказался без дверей – их ремонтировали. Перекусив и пообщавшись с местными жителями, мы продолжали путь. Глядя на эти безлюдные места, я испытывал тревогу. Смогу ли я выдержать здесь длительное время? Мой приятель, владелец машины, через два дня должен был возвращаться в город, и впереди маячила мрачная перспектива одиночества. Однако после пребывания в салуне я приободрился и был полон решимости покорить «пшеничный пояс», прежде чем коровы вернутся с пастбищ.
