Дорога к загонам лежала через чащу, и именно здесь овцы проявляли удивительную сообразительность, выводившую нас из себя. Они разбредались, прятались за деревьями, бежали обратно, забирались под кусты, так что нам приходилось спешиваться и выковыривать их оттуда палками. Молли знала, что нужно делать в таких случаях. Она кружилась, носилась между деревьев, стараясь выгнать овец из зарослей. Мне приходилось прикладывать большие усилия, чтобы удержаться в седле.
Отара подходила к загонам, и вновь начиналась суматоха. Осматривать овец – это все равно что играть в гольф: препятствий и помех хоть отбавляй. Нужно иметь огромное терпение. Мы больше не испытывали жалости к овцам, потерявшим ягнят, и к ягнятам, оставшимся без матерей. Одного дня этой работы хватило для того, чтобы я стал бесчувственным, как какой-нибудь свирепый фермер. Я начал испытывать к этим животным неприязнь, какую человек испытывает к низкому косяку, ударяясь о него головой.
После того как все овцы оказывались в загоне, мы облегченно вздыхали, привязывали лошадей к забору и на негнущихся ногах шли пить чай. Всю еду привозили на грузовике, но один из стригалей каждый день ходил в небольшую усадьбу, которая стояла неподалеку, и приносил горячий чай. Оплата стригалей была сдельная и зависела от количества остриженных овец. Поэтому они работали не разгибая спины. Интересно было наблюдать, как ловко рабочие стригут дрожащих животных, останавливаясь лишь для того, чтобы привести из загона новую жертву.
Пока стригали трудились, Джим занимался вновь прибывшими овцами. Хватал оказавшихся в отаре баранов и швырял их в отдельный загон. В конце узкого загона была вращающаяся калитка. Мы прогоняли овец через этот огороженный участок, а стоящий у калитки Билл быстро отделял ягнят от овец. После этого все было готово к завтрашней стрижке. Оставалось только выпустить остриженных овец и немного проехаться верхом, чтобы убедиться, что все ягнята нашли своих матерей. Так мы работали каждый день. Обычно все шло гладко, если ночью не было дождя. Стригали отказывались стричь мокрую шерсть, и мы позволяли овцам побегать час-другой на солнышке, чтобы шерсть высохла.
Попрощавшись с остальными, мы с Артуром сели в машину и поехали домой. Сзади еще некоторое время доносилось блеяние овец, а впереди в темноте приветливо светились огни фермы. Я очень устал, но после того, как принял горячую ванну и поел, почувствовал себя значительно лучше. Ночью вышел во двор и стал наблюдать за восходом луны. Воздух был насыщен запахом земли, деревьев и цветов. Где-то вдалеке жалобно кричала лиса.
Должно быть, Артура упросила мужа, чтобы он не будил меня слишком рано. В эту ночь я спал очень крепко, и, когда открыл глаза, было уже девять часов. Утро было чудесное. По веткам прыгали зеленые попугаи. Среди пастбищ, покрытых белесым туманом, словно алмазы сверкали в солнечном свете верхушки деревьев.
К востоку от фермы находился большой, акров в сто, девственный лесной массив. Позднее я узнал, что он сохранился благодаря своей почве, которая не годилась для возделывания. Зато лес вносил некоторое разнообразие в ландшафт и являлся неплохим охотничьим угодьем. Небольшом сад был усеян яркими цветами. Справа от меня, там, где туман был особенно густой, виднелась плотина. За ней находился искусственный водоем, обеспечивающий водой овец засушливым летом. Слева, совсем близко, в небольшом загоне жевали овес лошади.
После завтрака, когда начало припекать солнце, я снял с забора седло и уздечку, оставленные для меня Артуром, и пошел к лошадям. Конь, которого я выбрал, спокойно и терпеливо ждал, пока я подтягивал подпругу. Вскоре я уже ехал к месту стрижки овец под палящими лучами солнца и наблюдал за проворно бегающими по траве кроликами.
Свернув с дороги, я пустил лошадь галопом и поднялся на невысокий, окутанный легким туманом холм, где были расположены огороженные пастбищные участки. Овцы смотрели на меня с угрюмым безразличием.
Прибыв на место, я обнаружил, что стригали еще не приступали к работе, так как на рассвете прошел дождь. Они включили свои машинки только после ленча, и я с самого начала наблюдал процесс стрижки.
Овцу, отделенную от ягненка, помещали во внутренний загон, откуда выводили непосредственно перед стрижкой. В то время как сильные руки одного стригаля крутили и переворачивали овцу, другой ловко работал машинкой для стрижки. У каждого стригаля был свой небольшой загон, куда он помещал остриженную овцу через отверстие в стене. Потом этих овец считали и результаты заносили в книгу. Иногда стригали случайно ранили овец своими машинками. В этом случае порез немедленно смазывали дегтем. Некоторые из таких ран были довольно глубокими, но овцы, не способные реагировать на боль, покорно брели в загон, в то время как кровь стекала по их ногам.
Иногда мне поручали клеймить овец. Работа эта была не из приятных. Нужно было войти в переполненный загон и прижать к боку каждого животного что-то вроде огромного штампа. Случалось, я промахивался, и некоторые овцы после такого клеймения долго ходили с фиолетовым носом. Труднее всего оказывалось заклеймить последнюю овцу. Она пряталась, убегала и изворачивалась, доводя меня до бешенства. В конце концов терпение мое лопнуло и я швырнул в нее баночку с тушью.
После стрижки руно помещали на стол и отрезали жесткие и грязные края. Сортировщик, наблюдавший за этим процессом, скатывал обрезанную шерсть и бросал ее в одну из восьми корзин. После того как корзина наполнялась, шерсть прессовали, и из огромной пушистой массы она превращалась в упругие жесткие комки, которые складывали в мешки. Время от времени за этими мешками приезжал грузовик и отвозил их на железнодорожную станцию. Все это время австралийская погода радовала нас. Небо было чистым днем и ночью.
Во время поездок на работу и обратно и особенно во время прогулки, когда Артур хотел показать мне кенгуру, я открыл для себя неповторимую красоту диких цветов. Казалось, нет такого куста, дерева или сорняка, на котором не красовался бы хоть один цветок. Песок скрипел под нашими ногами, когда мы шли, любуясь этой красотой. Цветы были везде – впереди, сзади, сбоку. Пастельных тонов, белые, кремовые, розовые и желтые, они источали приятный аромат, который смешивался и разносился ветром повсюду.
В усадьбах всех троих братьев были сады, где разводили цветы. Зимой и весной они цвели и радовали глаз, а засушливым летом, когда ветер покрывал землю слоем песка, погибали. Каждый год жены фермеров сажали новые цветы, выполняя объем работ, немыслимый для английской домохозяйки. По субботам фермеры ездили друг к другу в гости. Утром я верхом отправился в город, чтобы отослать во флотилию запоздалую телеграмму, выпить пива и познакомиться с городской жизнью. Молли знала дорогу и уверенно довезла меня до районного центра, главная улица которого была застроена с одной стороны. Фермеры уже были в городе. Их жены, столпившись на широком тротуаре, вели оживленную беседу. По пыльной, нагретой солнечными лучами улице проезжали грузовики, легковые автомобили и всадники. В конце концов я отыскал бар с вращающейся дверью, но пиво в нем заканчивалось. Собиравшиеся здесь со всей округи стригали употребляли этот напиток в неимоверных количествах. В конце улицы среди зеленой травы была видна узкоколейка, уходящая на северо-восток и исчезающая среди эвкалиптов. Хотя пассажиры по этой ветке почти не ездили, для фермеров она имела исключительно важное значение. По ней везли к морю пшеницу и шерсть.
