Дом мастера Л’Оттар располагался в самом дальнем от стены и потому самом респектабельном районе. Здесь улицы были пустынны, до них долетал лишь гул тревоги — неприятный, грозный, первобытно-страшный. Он напоминал стон, какой издает под ногами неосторожного путника огромный пласт снега, проседая перед тем, как сойти лавиной. И отзвук близкого обвала. И звон, наполняющий пещеру за несколько мгновений до того, как ее своды рухнут.
Очень… доходчивое предупреждение об опасности. Захочешь — не пропустишь.
Когда мы миновали ратушу с полыхающим над шпилем алым заревом, навстречу стали попадаться спешащие запыхавшиеся люди, стремящиеся укрыться за надежными стенами башни. Когда гул остался за спиной, ветер начал доносить невнятные отзвуки боя.
А потом ноздри уловили запах крови. Или, вернее, пока еще не сам запах, пока только его тень, обещание близкой бойни, но и этого хватило, чтобы разбудить инстинкты. И первый из них требовал схватить за шкирку девушку, указывающую нам сейчас дорогу, закинуть на плечо и развернуться в обратном направлении, чтобы оставить ее под защитой ратуши. Задавить желание оказалось сложно, но в конце концов все-таки получилось благодаря второму инстинкту — охотничьему. Азарт разогрел кровь, привычно усилил остроту восприятия и притупил остальные чувства.
Холодный разум, конечно, добродетель, но иногда и ему требуется встряска. И телу порой нужна не разминка, спокойная ночная тренировка на крыше гостиницы, а настоящий бой.
Возле стены мы оказались одновременно с Серыми: когда мы добежали, первые из них уже спрыгивали внутрь. На стенах еще рубились Пограничные, но некоторых попросту смели, задавили массой. На обозримом участке я не видел ни одного человеческого трупа, но напор оказался слишком сильным.
Серые при ближайшем рассмотрении выглядели совсем не так страшно, как их рисовали немногочисленные слухи, которые мне доводилось слышать в поездках по Турану. Не трех метров ростом, а меньше двух, в большинстве даже ниже меня. Не с волчьими пастями, полными острых зубов, а с короткими тупоносыми мордами, чем-то средним между собачьими и обезьяньими. Не косматые как медведи, а покрытые короткой дымчато-серой шерстью, более длинной на груди, животе и в паху. Заостренные подвижные уши, смещенные к затылку и макушке, также покрытые более длинной шерстью, вообще придавали бы этим существам безобидный вид, если бы не длинные острые когти, костяные наросты-лезвия на длинных гибких хвостах и глаза.
Почему-то о последних молва молчала, а между тем они в первую очередь заслуживали внимания. Не налитые кровью, не стеклянные глаза бешеного зверя — по-человечески разноцветные и умные, наполненные холодной разумной ненавистью.
Впрочем, у меня не было возможности долго их разглядывать и обдумывать увиденное.
Тагренай, сориентировавшись в обстановке, двинулся к ближайшей из невысоких башен, которые разбивали стену на участки длиной метров по тридцать. Наверное, хотел оказаться повыше и увеличить себе обзор. Сквозь Серых маг двигался как горячий нож сквозь снег: любая сопротивляемость магии имеет свои пределы, а Анагор сейчас не мелочился и, наверное, не экономил сил.
Ойша просто молча врубилась в строй — или, скорее, стаю — противников, а я вновь с трудом подавил порыв оглушить девчонку и утащить в безопасное место. И чтобы окончательно отвлечься от этих мыслей, взялся за рукоять талхай. Сталь расправилась с тихим проникновенным шелестом, а в следующее мгновение пронзительно взвизгнула, рисуя первый серебристый узор.
«Талхай — не оружие, — говорил мастер, обучавший мальчишек талламари. — Талхай — это воплощение силы гор, силы Белого мира, силы льда. Мягкий и податливый как снег, быстрый и вездесущий как ветер, незаметный как трещина в леднике, острый как лед и смертоносный как зимняя стужа. Талхай — сама суть талтар. Постигнешь искусство талламари — постигнешь мудрость предков, поймешь горы, получишь силу победить своего зверя».
Талхай оказался идеальным оружием против этих детей жаркой степи. Удары плоскостью вырывали клоки плотной шкуры, заставляя Серых звереть от боли и бросаться на меня, мешая друг другу и подставляясь под режущие кромки. Быстрое тонкое лезвие не застревало в ранах, при этом легко вспарывало глотки и рассекало сухожилия.
Что именно происходит вокруг, я понимал смутно. Казалось, что никакой системы в битве нет — что каждый сражается с врагом и просто пытается не погибнуть. Но я понимал, что мне просто не хватает умения и опыта отслеживать картину целиком: в реальности в кругу противников мне доводилось драться всего несколько раз, и тогда речь шла именно о моем собственном выживании, а не об организованных действиях и координации с боевыми товарищами. Впрочем, логика подсказывала, что с моего нынешнего места оценить общую обстановку попросту невозможно.
Но кто-то более опытный явно оценивал. Звучали резкие окрики, непонятные мне — но понятные Пограничным — короткие команды, которые упорядочивали царящий вокруг хаос.
Наверное, это неправильно, но я не вслушивался и, честно говоря, даже не пытался что-то понять. Сейчас я для себя определил единственную цель — миниатюрную фигуру девушки, кажущуюся нереальной в полноценных боевых доспехах — и на остальное почти не обращал внимания.
Как назло, Ойша лезла в самую гущу врагов, а Пограничные, оказывающиеся рядом с ней, молча расступались, давая дорогу. Вокруг оружейницы Серые действительно становились значительно более вялыми и инертными, чем вдали от нее, и стражи резали нападающих как овец. Не хотелось думать о них совсем уж плохо, и я предположил для себя, что они намеревались в случае чего прикрыть девчонку, но проверять это утверждение не хотелось. И талхай неизменно оказывался быстрее таров.
Серых было… много. Настолько много, что брусчатка быстро стала скользкой от крови, мертвые тела падали друг на друга, не оставляя свободного места. Все это вынуждало защитников отступать вглубь города — просто чтобы не падать под ноги нападающих, зацепившись или поскользнувшись. У тварей не было никакой тактики, они просто заваливали город трупами. Шли и шли по телам своих же сородичей, живым и мертвым, как крысы, которых гонит вперед какой-то глубинный панический страх — наводнение, пожар, что-то еще, куда более жуткое. Только этих вела ненависть, кажется, составлявшая всю их сущность.
Вскоре монотонность происходящего и старательные попытки не задумываться о постороннем погрузили меня в транс: тело действовало механически, а в голове царила звенящая пустота. Потом еще будет возможность осознать, устыдиться и укорить себя за то, что позволил женщине принять во всем этом участие, а пока тело лучше знало, что делать.
Сколько все это продолжалось и в какой момент закончилось, я не осознавал. Просто вдруг понял, что убивать больше некого, вокруг — только человеческие лица. Грязный, покрытый серо-бурыми разводами талхай замер в пыли и казался сейчас безобидней ленты в руках танцовщицы. Со всех сторон волнами накатывал странный тяжелый гул, мир тихо покачивался, а я пытался вспомнить: что первично? Белая атласная лента, кружащаяся вокруг стройного женского тела и поющая оду жизни, или тусклая полоса холодного металла, несущая смерть? Почему-то казалось очень важным вспомнить это сейчас.
