– Что ж, мы не можем торчать здесь вечно, – сказала миссис Твейл.
Они пошли дальше. И как будто в глубокой задумчивости и совершенно случайно она положила руку на плечо Себастьяну.
XIX
– Продать рисунок?
Мсье Вейль придал своему лицу скучающее и чуть пренебрежительное выражение, что всегда делал в подобных случаях. Но когда мальчишка открыл портфель и достал Дега, проданного ce pauvre Monsieur Eustache всего четыре дня назад, он не смог скрыть удивления.
– Где вы взяли этот рисунок? – спросил он.
– Он был мне подарен, – ответил Себастьян.
– Подарен?
«Tout est possible»
[57], – подумал мсье Вейль. Но ничто прежде не указывало на то, что старик был гомосексуалистом.
Поняв, что стал объектом подозрений, Себастьян покраснел.
– Да, моим дядей, – ответил он. – Вы его, вероятно, знали. Мистер Барнак.
– Вашим дядей?
Выражение лица мсье Вейля изменилось. Он заулыбался, зажал ладонь Себастьяна между двумя своими и начал трясти.
Один из наиболее уважаемых клиентов. Он даже осмелится назвать его одним из своих лучших друзей. Трагическая новость потрясла всех до глубины души. Непоправимая утрата для искусства. Ему остается только принести свои самые искренние соболезнования.
Себастьян промямлил в ответ слова благодарности.
– И добрый дядюшка подарил вам этот рисунок?
Себастьян кивнул:
– Да. Всего за несколько часов до того, как…
– До того, как сказал всем supreme adieu
[58], – поэтически выразился Габриэль Вейль. – Какой же огромной сентиментальной ценностью должна обладать для вас эта вещь!
Щеки Себастьяна приобрели густо-красный оттенок. В оправдание он начал бормотать о том, что у него совершенно нет места, куда можно было повесить рисунок. Кроме того, он нуждался в определенной сумме, которую следовало выплатить незамедлительно – почти что долг чести, добавил он, чтобы придать дополнительного драматизма ситуации. В противном случае ему бы и голову не пришло расставаться с подарком дяди.
Мсье Вейль понимающе закивал, но глаза его уже выдавали напряженную работу мысли и расчетливость.
– Скажите мне, – спросил он, – по какой причине вы решили обратиться со своим предложением именно ко мне?
– Без всякой причины, – честно ответил Себастьян. Просто антикварный магазин мсье Вейля оказался первым попавшимся ему заведением такого рода, когда он вышел на Торнабуони.
Это означало, что он не знал, где были куплены рисунки. Мсье Вейль весело рассмеялся и потрепал Себастьяна по плечу.
– Порой слепой случай служит нам вернейшим поводырем, – назидательно сказал он.
Мсье Вейль посмотрел на рисунок, прищурил веки и критически склонил голову.
– Рисунок неплох, – сказал он, – отнюдь не плох. Хотя его трудно отнести к числу лучших работ этого мастера. – Он положил палец на ягодицы. – Заметен эффект чуть неверной перспективы, верно?
– Мне так не кажется, – возразил Себастьян, мужественно защищая свою собственность от незаслуженной критики.
Наступила небольшая пауза.
– Если дядя делал вам и другие подарки, – бросил мсье Вейль как бы невзначай и не поднимая головы, – я был бы только счастлив рассмотреть возможность их покупки. Например, когда я в последний раз имел честь видеть его коллекцию, помнится, мне понравилось кое-что из китайской бронзы. – Он поднес свои крепкие, но легкие руки на уровень лица, словно держал перед собой и любовался некими священными предметами. – Вещи изящные и красивых пропорций! – воскликнул он с энтузиазмом. – Восхитительное чувство ритма! Но небольшие, очень небольшие. Такие можно легко положить даже в карман.
Повернувшись к Себастьяну, он улыбнулся ему вкрадчиво.
– Я бы мог сделать вам за бронзу весьма выгодное предложение, – сказал он.
– Но она мне не принадлежит. Он подарил мне только вот это.
– Только это? – повторил торговец слегка недоверчивым тоном.
Себастьян опустил глаза. Эта улыбка, этот чересчур пристальный взгляд уже начинали причинять ему дискомфорт. На что намекал этот тип?
– Ничего, кроме этого, – настойчиво повторил он, уже жалея, что не обратился к другому антиквару. – Но, разумеется, если вы не заинтересованы…
Он начал упаковывать рисунок.
– Нет, что вы! – воскликнул мсье Вейль, положив тяжелую руку поверх его руки. – Напротив. Мне всегда было интересно творчество Дега. Даже его самые незначительные, самые мелкие работы.
Через десять минут сделка была завершена.
– …Девятнадцать, двадцать, двадцать одна, двадцать две. Все правильно, hein?
[59]
– Спасибо, – сказал Себастьян. Он забрал толстую пачку купюр в сотню лир каждая и уложил в свой бумажник. Его лицо оставалось раскрасневшимся, но глаза блестели возбуждением и нескрываемой радостью победителя. Ведь сначала торговец предложил ему всего тысячу лир. С несвойственной ему смелостью Себастьян потребовал три. В результате они сошлись на двух тысячах двухстах, что было на двадцать процентов выше средней цифры между предложенной и названной ценой. Чувствуя, что вправе гордиться собой, Себастьян сунул бумажник в карман, поднял взгляд и увидел, что антиквар смотрит на него с почти отеческой нежностью.
– Человека, который уже в столь юные годы умеет со знанием дела сбыть свой товар, – сказал мсье Вейль, снова похлопывая его по плечу, – ждет блестящая карьера в бизнесе.
– Нет, бизнес не для меня, – ответил Себастьян, и когда собеседник вопросительно вздернул брови, пояснил: – Понимаете, я – поэт.
Поэт? Но именно поэтом мечтал стать в молодости мсье Вейль. Чтобы выразить весь лиризм сердца, познавшего страдания…
Les chants désespérés sont les chants les plus beaux,
Et j’en sais d’immortels qui sont de purs sanglots
[60].
– De purs sanglots, – повторил он. – Mais, hélas…
[61] Увы, долг повелел мне пойти другой дорогой.
Он вздохнул и продолжил расспрашивать Себастьяна о его семье. Ведь несомненно, что в такой рафинированной среде существовала давняя традиция почитания поэзии и искусств, не так ли? А когда мальчик сообщил, что его отец был адвокатом, он выразил уверенность, что мистер Барнак был одним из тех просвещенных деятелей юриспруденции, которые посвящали все свободное время музам.
