И снова всю вселенную потряс оглушительный взрыв смеха.
XXI
Это обещал быть скромный неформальный ужин, а Юстас, в конце концов, был ей всего лишь свойственником – не родственником по крови. Посему Королева-мать не видела причин отказываться от приглашения леди Уорплесден. Остаться дома, чтобы встретить приезжавшую тем вечером Дэйзи? Надо честно признать: такая мысль вообще не пришла ей в голову.
– Вам придется как-нибудь одному развлечь мою внучку, – сообщила она Себастьяну за чаем.
– Как одному? Но я думал, что миссис Твейл…
– Веронику я, разумеется, забираю с собой.
Миссис Твейл поспешила приободрить его:
– Вы сразу поймете, что в ней нет ничего пугающего.
– Пугающего? – переспросила Королева-мать презрительно. – Да она размазня. Как бланманже.
– Так что у вас не будет ни малейшего предлога, чтобы мямлить. Или пытаться отмалчиваться, – небрежно добавила миссис Твейл, протянув руку за кусочком сахара. – А это еще один ваш небольшой дефект, который я заметила.
– Кстати, – тут же встрепенулась Королева-мать, – как продвигаются дела с уроками по исправлению речи?
– Очень надеюсь, что уже скоро он продемонстрирует вам свои успехи, – с очень серьезной миной заявила миссис Твейл.
– Продемонстрирует? Что же именно он мне продемонстрирует?
Немедленного ответа не последовало. Себастьян поднял глаза и посмотрел на миссис Твейл с отчаянной мольбой. Но она окинула его полным любопытства взглядом и улыбнулась – словно перед ней разыгрывалась занимательнейшая сценка из комедии нравов.
– Как вы пишете свои стихи? – чуть слышно шепнула она на ухо Себастьяну.
– Что ты там бормочешь? – резко отреагировала на это Королева-мать.
Старушечья голова на сморщенной черепашьей шее начала вопрошающе поворачиваться то туда, то сюда быстрыми, хотя и незрячими движениями.
– Что это было?
– Пожалуйста, не надо. – Себастьян безмолвно изобразил эту фразу одной только артикуляцией губ, которые дрожали от испуга. – Пожалуйста!
На протяжении нескольких ужасающих секунд он пребывал в полном неведении, как она поступит. Потом она повернулась к миссис Гэмбл.
– Ничего особенного, – сказала миссис Твейл. – Просто одна из глупых шуток, которые мы придумали вместе во время уроков произношения.
– Мне не нравится, когда люди придумывают свои особенные шутки, – с хриплой злостью и неприязнью заявила старуха. Невидящими глазами она с неподдельным гневом посмотрела на сидевшую через стол от нее миссис Твейл. – Не нравится, – повторила она. – Очень не нравится.
В полном молчании миссис Твейл изучала окаменевшего скорпиона из каменноугольного периода палеозойской эры.
– Этого больше не повторится, миссис Гэмбл, – сказала она после паузы.
Но когда подумала про себя о том, какой реальный смысл вложила в эти внешне покорные слова, ее глаза сверкнули, а губы чуть заметно сложились в улыбку тайного торжества. Этим утром курьер доставил ей письмо от Пола де Вриза – шесть страниц, печатная машинка, горячечная путаница слов. Пока еще неофициальное предложение руки и сердца. Но стало совершенно очевидно, что миссис Гэмбл уже скоро придется подыскивать себе новую компаньонку. Она встала, тихо прошла за спинкой стула Себастьяна, выбрала одну из его возмутительно очаровательных шелковистых прядей, намотала на палец и быстро, но резко дернула, причинив изрядную боль. Затем, едва ли удостоив его взглядом, продолжила путь к тому месту, где сидела Королева-мать, и забрала чашку из ее когтистых рук.
– Позвольте мне налить вам свежего чаю, – сказала она своим низким, но, как всегда, мелодичным голосом.
Другая женщина была бы, вероятно, раздосадована столь небрежным и непочтительным отношением к себе. Но Дэйзи Окэм была настолько лишена ощущения собственной значимости, что едва ли вообще удивилась, прочитав записку, поданную ей дворецким.
– Моя бабушка уехала ужинать в гости, – объяснила она своему спутнику. – Так что этот вечер мы проведем одни.
Он склонил голову и голосом, который сразу выдавал тот факт, что его обладатель не получил образования в одном из старинных и дорогих учебных заведений, сказал, что ему это только доставит дополнительное удовольствие.
Тощий, остролицый, средних лет мужчина с темно-русыми липкими волосами, зачесанными назад поверх залысин на голове, мистер Тендринг был одет в стиле известных адвокатов или специалистов с Харли-стрит, но, к сожалению, все равно нисколько не походил на них. Его черные в полоску брюки выглядели излишне претенциозно в свои лучшие дни, а черный пиджак явно был по дешевке куплен в магазине готовой одежды. Один лишь воротник полностью соответствовал профессиональным стандартам – высокий, с загнутыми краями, но с несколько чрезмерно широким разрезом, в котором открывался вид на шею мистера Тендринга с остро выступавшим вперед кадыком и неприятно, почти до неприличия голую. В правой руке он держал черный кожаный чемоданчик, слишком важный, чтобы доверить его лакею, который помог гостю снять плащ.
– Как я полагаю, перед ужином вы пожелаете подняться к себе в комнату, – сказала миссис Окэм.
Он снова наклонил голову, но на этот раз молча.
Пока они следовали за дворецким к подножию лестницы, мистер Тендринг осматривался по сторонам своими маленькими, но проницательными глазками – он успел оценить колонны в вестибюле, высокий свод потолка, метнул сквозь открытые двойные двери быстрый взгляд в просторную гостиную, обратив внимание на картины, фарфор, ковры. Мысль о том, сколько же денег было потрачено, чтобы придать дому такой импозантный вид, доставила ему почти чувственное удовольствие. Он питал глубочайшее, хотя и вполне бескорыстное почтение к богатству, нежно и любовно относился к деньгам как таковым, пусть они не имели никакого прямого отношения к нему и не ему принадлежали. Окруженный столь экзотичной и непривычной роскошью, он не ведал зависти, а ощущал лишь благоговение, к которому примешивалось скрытое от всех довольство собой: он, сын простого зеленщика, бывший посыльный, наслаждался всем этим великолепием не как чужак, а как гость, незаменимый финансовый советник и специалист по бухгалтерии и налоговым вопросам новой владелицы виллы. Внезапно серое остроносое лицо приняло расслабленное выражение, и, подобно школьнику, получившему лучшую в классе отметку, мистер Тендринг расплылся в подобии улыбки.
– Ничего не скажешь, настоящий дворец, – обратился он к миссис Окэм, обнажив набор вставных зубов, которые провинциальный дантист сделал настолько ярко-жемчужными, что они оказались бы неуместными даже во рту танцовщицы из второразрядного мюзик-холла.
– Да уж, – неопределенно протянула миссис Окэм. – Да уж.
Она размышляла о том, до чего же остро знакомым представлялось все вокруг. Словно только вчера она еще была той школьницей, которая приезжала во Флоренцию на рождественские и пасхальные каникулы. А теперь уже никого не осталось в живых. Первым стал отец. Такой старый и внушавший трепет, такой высокий, с густыми бровями и с вечно равнодушным ко всему видом, что его уход не стал таким уж судьбоносным событием. Но затем пришел черед ее матери. А для Дэйзи Окэм мать умерла дважды – сначала, когда вышла замуж за Юстаса, и потом снова, уже по-настоящему, пять лет спустя. А когда печаль по этой потере притупилась, она сама вышла замуж, и для нее наступило время безмерного счастья с Фрэнсисом и Фрэнки. Почти четырнадцать лет насыщенной событиями и такой полной радости жизни. Потом в одно солнечное утро в отпуске у моря, когда громко кричали чайки, а ветер разносил в прибрежном воздухе мелкие капли от крупных зеленых, как бутылочное стекло, волн, пенившихся вдоль пляжа, они решили искупаться. Отец и сын, рука мужчины на плече мальчика; оба смеялись, заходя в воду. Всего через полчаса, когда она пошла вслед за ними вдоль полосы песка с термосом горячего молока и бисквитами, увидела, как моряки выносят из моря два тела… А теперь и бедный Юстас, которого любила мать, а она сама именно по этой причине глубоко ненавидела. Однако после смерти мамы Юстас почти совершенно выпал из ее жизни, превратился всего лишь в знакомого, кого время от времени встречаешь в домах других людей. А раз в год, когда возникали какие-либо имущественные вопросы, оба в заранее назначенное время приходили к юристу в «Линкольн инн», и, уладив дела, Юстас вел ее обедать в «Савой», где она слушала его странные, тревожившие душу рассказы, настолько не похожие на все, что она привыкла слышать дома. Она смеялась и думала, что он, в конце концов, вовсе не такой уж плохой человек, просто до странности своеобразный. Даже хороший и умный, вот только жаль, что он так и не сумел сделать ничего путного, обладая талантом и деньгами.
